Выключить моё видео

– Понятно, что государство. Но я просто подумал – вот взять Тамару Алексеевну. Она, конечно, странная, с причудами, да что там – долбанутая, это есть. Эти звонки бесконечные всем-всем, крики… Но блин. Она с пятого класса нас учила, привыкла. Дроби там и вообще. Она не такая уж плохая, просто работа дерьмо. Когда все вопят – не больно-то расскажешь нормально, вот и не получалось. Не всегда.

– Какие ещё дроби? Их когда проходят?

– Ну не дроби, не знаю… Ничего не придумывается такого.

– Потому что ты вместо алгебры был на всяких тренировках и один хрен ничего не помнишь. Ты пробник на сколько баллов написал?

– Какая разница? – он отчего-то не злится, спокойный очень. – Думал, что уж тебе-то точно до фонаря и баллы, и прочая хренота. Что делать с ними, с баллами? На шею себе повесить и гордиться до пенсии? А потом просто простудиться и сдохнуть. Очень здорово.

Нет, нужно по футбольному полю бегать, поскальзываться и лежать, чувствуя боль в вывихнутом суставе. А потом хромать ещё два месяца.

– Я просто к тому, что если ты такой дофига ответственный, то можешь подучить, чтобы хотя бы на тройку егэшку сдать. Чтобы показатели не портить Тамаре Алексеевне. А то её, может, и уволить могут. За тебя.

Молчим.

– Ладно, хрен с тобой. Не учи, – говорю наконец. Понимаю, к чему клонит Сева. Что он даже ничего не хочет предложить, потому что уже понятно, что надо делать. И я понимаю, и он. Но нужно проговорить, всё высказать – чтобы не было так странно и страшно.

Они чего-нибудь боятся, футболисты эти? В грязь упасть не боятся, того, что девка их при всём классе обзывает – тоже. А чего тогда?

– Ты понимаешь? Ну вот представь. Выйдет она из больницы – а в квартире ни мужа, ничего. Даже нас нет, потому что она из тех, кто никак не может «Zoom» настроить.

– Хочешь, чтобы мы помогли?

Молчит.

Придурок.

Почему?

– Я не про «Zoom».

– Знаю.

Солнце село совсем, и родители уже наверняка заметили, что меня нет. Так-то не скажут ничего, но подумают; не хочу, чтобы и думали. Что делаю здесь, отчего сижу, слушаю? Ведь понятно, чтоб тебя, всё понятно, всё, всё.

– Жалко Тамару Алексеевну. Но ведь ничего не сделаем.

– И я подумал, – вдруг говорит Всеволод, порывисто поворачиваясь, – что мы должны его похоронить, ну, её мужа, потому что иначе как получается – Тамара Алексеевна столько лет с нами была, неплохая такая, ну норм, понимаешь, а мы – ничем, ну совершенно ничем не поможем, только по косарю паршивому скинемся, но ведь так нечестно, так не делается… Давай хотя бы что-то придумаем? А?

– Сева, – говорю, – ты тронулся. Тронулся от сидения дома. Или от этого, того самого, про что Алёнка писала. Признавайся, балуешься?

– Нет, – смотрит в глаза, а у самого серые, в рыжеватых пятнышках вокруг зрачка, – от этого не тронешься, ничего нет плохого. Нам тренер сказал.

– Зачем о таком говорить? Он что, извращенец?

– Потому что от этого зависит, какими мы будем на поле, игроками или девками, – не отворачивается. – Алёна просто боится всего на свете. Из дома она не выйдет, в такси не сядет, к Тамаре Алексеевне не пойдёт. Я не больной. Мы сволочами будем иначе.

– Я подумаю, – отворачиваюсь, встаю с лавочки. Сева остаётся. Как это будет выглядеть? – А, понятно, Алёнку, значит, ты для того домой звал – чтобы самому слабаком не выглядеть, для этого? Её подговорить хотел, а она не согласилась? И хорошо сделала.

– А кто тебе сказал?

– Никто, – опускаю глаза, – так, девочки болтали. Пока Софии в чате не было.

– Алёнка сама бы из дома свалить не против. Не надо об этом, лучше о том, об умершем, будем.

Как выглядеть будет? Ты хоть представляешь?

Привет, мы в больницу пришли. Нам восемнадцати нет. Мы хотим похоронить мужика, которого даже не видели. Он муж нашей учительницы, но она в больнице.

Валите отсюда, салаги, нам скажут.

Обязательно скажут.

Тогда какого чёрта надо сидеть на скамейке?

Зачем меня звать?

– Завтра, – говорит Всеволод, не вставая, – завтра позвоню в больницу. Скажу, что племянник.

– Серьёзно? Ты на самом деле это? Такого не может быть. Просто не может быть. Ты придурок.

Не отвечает.

Качаю головой, не прощаюсь.

Надо будет к маме заглянуть, спросить, над каким проектом работает, можно ли посмотреть уже. Она покачает головой, в лоб поцелует, но не взглянет. Даже думаю иногда, что могу прийти избитый, окровавленный – и тогда она только в лоб поцелует, не заметит.

Но Сева вдогонку, не отстаёт:

– Его же кинут, понимаешь, в какую-нибудь яму. А Тамара Алексеевна из больницы выйдет – так и не узнает, где, не скажут. А она однажды купила всему классу одинаковые тетрадки в клеточку, а про деньги не говорила, только когда-то потом, когда спросили. Мы так ей и не вернули – ну там копейки, понятно, и не в деньгах дело, – но только понимаешь, нам, кажется, пора вернуть ей эти копейки.

Тебе мячом по голове не прилетало случайно никогда, хочу спросить, но молчу – наверняка было, у них часто такое, вот и ходят тронутые, дёрганые, сложные какие-то, замороченные на своё.