Выкидыш

Немецкий порядок – это, собственно, немцы, каждый и всякий отдельно взятый – это и есть порядок. Сила немца в уверенности, определенности и предсказуемости. Нет этого, и немец поплыл, сдулся, как мыльный пузырь. Немец силен преимуществом, форой, владением, собственностью. Немцы столь же трудолюбивы, сколь и эгоистичны. Одно вытекает из другого. Оберегают свой труд, свою землю и постоянно хотят ее прирастить. Что подтверждают захватнические войны этого столетия.

Именно в Германии, и именно теперь, я очень сильно почувствовал, что передел планеты никак не завершился, и никакая нация, никакой народ никогда не откажется от возможности прирастить территорию. Никакой и никогда. Земля, конечно, общая, но вот, например, конкретная земля, вот, например, побережье Северного моря, где мы побывали в прошлом месяце, как раз до венчания, принадлежит немцам уже на протяжении столетий. И эта часть Земли – немецкая, а не общая. Немецкий собственнический инстинкт категоричен. В России русская собственность на землю чувствуется не столь остро. Что не меняет смысла.

То есть мир – временная мера, скорее недоразумение. Как, например, искусственное, напускное, внешнее миролюбие немцев, да и практически любого другого народа, по отношению к любому другому народу. Это как миролюбие тигра в клетке. Немцы, в частности, – воинственный, жадный, злой и эгоистичный народ, не знающий жалости и милосердия.

Главное отличие немца от русского – немецкая ясность и осознание своего места в жизни. Немцы в массе более самодостаточны и независимы, нежели русские, жизнь у немца личная и общественная системнее, в жизни больше ясности и определенности. Средний немец яснее и точнее русского понимает, что он хочет и может делать, что ему должно хотеть и мочь, что он может и хочет иметь. В уличной толпе гораздо больше независимых лиц. Хотя и гораздо меньше красивых женщин. Настолько мало, что я вынужден повториться. Увы! За независимость и системность платят. И не только красотой, но и жестокостью внутренней. Даже, я бы сказал, немцы – жестокая нация. Отсюда и ужасающая сентиментальность в массе. И улыбчивость, и вежливость, и радушие – укрывают массовую и всеохватывающую жестокость. Переходящую в одинокость.

Видимо, прав был Николай Бердяев, когда писал в книге «Судьба России» (гл. «Религия германизма»), признаваясь одновременно в любви и ненависти к немцам: «Германский народ – замечательный народ, могущественный народ, но народ, лишенный всякого обаяния… И нужно сказать, что трагедия германизма есть, прежде всего, трагедия избыточной воли, слишком притязательной, слишком напряженной, ничего не признающей вне себя, слишком исключительно мужественной, трагедия внутренней безбрачности германского духа. Это трагедия, противоположная трагедии русской души.»

Мы зависим друг от друга, немцы и русские. Они нам дали целую царскую династию, обогатив Россию и Романовых немецкими породистыми женщинами. Сейчас они нам подарили патриарха, который как раз во время пришел, чтобы приумножить Русскую православную церковь, именно немец, поскольку его задача – из области крупных форм, общей гармонии. Мы не останемся в долгу. Знаю. Россия много даст Германии. Дала, например, единство нации, согласившись с объединением, точнее, присоединением 3 октября 1990 года ГДР к ФРГ. Но, возможно, Германии предстоит еще раз разделиться, затем чтобы в третий! раз воссоединиться.

Немцы – хорошо чувствуют и видят большие формы, хорошо понимают равновесие системы, общества, народа, а русский человек видит деталь, предмет, человека.

Вместе с тем, как мы похожи.

Как и Россия, Германия невыносимо провинциальна. Русский свою провинциальность покрывает страстью, которая, не зная середины, то ведет к абсолютной ненависти, то к совершенной любви. Немец свою провинциальность скрывает за агрессивностью и жесткостью, оставаясь всегда посередине.

В своей провинциальности среднестатистический немец значительно более зол и жесток, в принципе, и вместе боязливее, трясясь о своем положении и заработке, защищая положение и благополучие, то есть свой статус, имя и себя, ибо он, как таковой, существует в этом большом мире, только как неотъемлемая часть маленького провинциального мирка, в котором ему место, его достижениям и его жизни, кроме которых у него ничего больше нет.

Очень тонка пленка внешней благопристойности и добросердечия, при малейшем нарушении незримого, не сформулированного общественного соглашения о соблюдении закона и общественного порядка, немец превращается в часть этого самого закона, и готов растерзать нарушителя порядка и закона общего для всех.