— В том-то и дело. Леню забирают в армию, Аркаша-белобилетник. Подвалили, шутят, взяли марки посмотреть. «Дашь десятку, Жорик, получишь назад марочки», — гундосит Аркаша. Ну, ты понимаешь, не в червонце дело. Вышли они на улицу, свернули во двор. Тогда я левой хватаю у Аркаши свой кляссер, правой его по челюсти — и ходу. Во дворе натыкаюсь на какого-то типа, и тут подскакивают оба Кальсона. Крик, гам, одним словом, скандал. Тут милиция подоспела, и нас набрали. Я тише воды, ниже травы: простите, извините, не виноват. Рассказал, как было. А Кальсоны в крик, дежурного офицера обругали, сержанта за ремень хватают. Орут, что их арестовали по политическим мотивам, что в Союзе антисемиты жить не дают, дайте, мол, уехать на Запад. И доорались. Уедут, конечно, только на север. Сегодня последний день суда. «Хулиганка», двести шестая, часть вторая, до пяти лет. Думаю, получат под завязку. Вот тебе и проводы в армию.
Вместе с Жорой мы зашагали в сторону суда. Место в зале нашлось. При моем появлении Кацманы оживились, заулыбались. Видно, не особенно они переживали, В последнем слове Покаянно плакались, оба пухлые, рыжие, смахивающие на бескрылых купидонов-переростков. И совершенно непонятно, почему Лене дали четыре, а Аркадию пять лет усиленного режима. Больше я с братьями не встречался. Потом о них заговорила пресса, западная — окружив ореолом мучеников за идею, наша — известно как. По освобождении они сразу же уехали.
Итак, жизнь поворачивалась ко мне разными сторонами, надо было искать свою дорогу. Одноклассники рассеялись по приемным комиссиям институтов и техникумов. Меня же по-прежнему влекли деньги. Однако какую-то профессию надо было выбирать, и в надлежащий срок мои документы лежали в приемной комиссии экономического факультета одного из институтов.
Первый экзамен — математика. Ее я боялся больше всего. Если провалюсь, решил я, то хоть сразу. Каково же было мое изумление, смешанное с надеждой, когда в одном из экзаменаторов я узнал свою школьную учительницу, с которой, невзирая на вечные нелады с точными науками, я был всегда в хороших отношениях. Отвечать я пошел к ней, и первой в экзаменационном листе закрасовалась пятерка, определившая отношение других экзаменаторов, а значит, и итог испытаний. В институт я поступил, и даже какое-то время получал стипендию. Разумеется, сорока рублей не хватало на коктейли, джинсы и прочие мелкие радости…
Положив в карман студенческую «получку», я вышел из института на площадь. Денежки, хоть и небольшие, а греют. Где же Жорик? Ведь договаривались в двенадцать, у памятника. Не в манере Цеханского опаздывать. А, вот и он: как всегда — в модном костюмчике, аккуратно причесан. Ему не надо думать о стипендии. Торговлю давно бросил, успешно освоил карты.
— Получил подачку? Смотри, чтобы карман не оттянула, — Жорик, дразня, достает тонкую пачку лиловых четвертных, распушивает ее веером и снова прячет.
— И я неплохо вчера заработал. Грузинчик из Сочей привез цветочки, да и проиграл мне дневную выручку. Думает сегодня отмазаться. Идем, может, в долю возьму.
— А если проиграем?
— Попадем — соскочим, — бросает на ходу не со всем вразумительно Цеханский.
Двигаемся к базару, благо ходьбы до него не больше получаса. На рынке находим нужного грузина. На удивление рыжий, носатый, круглолицый, с вишневым румянцем. Смеется весело, заразительно. О проигранных деньгах не вспоминает — широкая натура. Пересчитывает выручку. Тут же рядом его машина. Мы отъезжаем от рынка, я сажусь сзади. Потом останавливаем машину, раскладываем сидения. Карты сданы. Правила игры в «терц» несложны. Краем глаза я вижу карты Гизо. Он их беспечно держит на виду. Ну и игрок! С него причитается уже сотня.
— Чтобы вас не огорчить, разрешите пол учить, — с подчеркнутой вежливостью бросает Жорик.
Гизо небрежно вытаскивает коричневую, хрустящую, как новая кожа, бумажку.
— Для моей коллекции, — Цеханский прячет сто рублевку в карман.
— Жорик, возьми в долю, — шепчу я.
— Ладно, клейся.
Ставки подняты, но удача, вдруг поворачивается к нам спиной. Гизо играет, что называется, ва-банк, ему идет карта — и он выигрывает.
— Везет же, — невольно вырывается у меня.
— Вчера играл — проиграл, сегодня — выиграл.
Мы уже в минусах на пятьсот рублей, я заглядываю в карты грузина и вижу, что если сейчас Жорик сделает неверный ход — уплывет еще сотня. Игра пока идет на карандаш, а что, если кацо потребует деньги? Я пытаюсь сигнализировать Цеханскому, но Гизо бросает:
— Прекрати, будь мужчиной. Последняя партия.
И эту сотню мы проиграли. На требование рассчитаться, Жорик вытащил свою половину долга и выжидательно уставился на меня. Но я-то пустой!
Гизо настроен решительно.
— Будем платить?! — он помахал кулаком. — Без шуток!
— Ты, Дима, не того. Проиграл — плати. Брось дуру нал ять.
Сроку мне дали неделю. Ситуация чревата непредсказуемыми последствиями.