Состязание заключалось в следующем: необходимо было максимально растянуть лук и удерживать тетиву со стрелой в этом положении дольше, чем твой соперник. Стрелять в длину в джунглях просто некуда, а на меткость выстрела состязаний не происходит, как мне кажется, по двум причинам: во-первых, в результате попадания портится наконечник или стрела, но главное, по мнению индейцев, если ты в состоянии выследить объект охоты, подойти к нему на расстояние поражения цели и при этом можешь не спеша прицелиться, держа лук растянутым, промах исключен. Ну, разве что духи помешают, но тогда причину неудачи нужно искать в другом и обращаться за помощью к колдуну. Потому что для индейца не попасть стрелою в видимую цель – это примерно то же самое, что для нас не попасть ложкою в рот.
Вскоре вещи стали интересовать нас все меньше, тем более что ни в наших мешках, ни в целом шабоно уже не оставалось предметов, тщательно не изученных обеими сторонами. Годовое количество московских осадков, "выпадаемое" здесь мне на голову чуть не еженедельно стало нормой. Даже 30 граммов воды, растворенных в каждом квадратном метре предельно насыщенного воздуха, проглатывались уже привычно. Перечень того, без чего впредь вполне можно обходиться в этой жизни, неумолимо стремился в моем понимании к абсолютному. И однажды, когда я снял с себя последнюю деталь одежды, трусы, то и по собственным ощущениям и по реакции окружающих (внимание которых в этот момент заметно активизировалось), я понял, что потерял гораздо меньше, чем приобрел. Очевидно, вместе с последней искусственной чешуей цивилизации с меня спали остатки покрова "странности" и необоснованной таинственности. Ну, а как только я стал "похож на человека", мне предложили стать человеком "красивым". В ход пошла натуральная краска, изготовляемая из плодов "уруку", и спустя десять минут из-под руки самой искусной "визажистки" племени вышел первый и единственный бородатый яномами. Приложить руку к моему преображению настала очередь и мужчин, доставших из своих запасов украшения из перьев и птичий пух. Одни показывали мне, как и куда подвязывать пучки и ожерелья из гардероба пернатых, другие, со знанием дела поплевывая мне на волосы, приклеивали пух, всякий раз чуть отходя и сосредоточенно разглядывая каждый "мазок" своей работы.
– Хотел бы я посмотреть где-нибудь эдак в сибирской деревне, – помню, подумал я в тот момент, – на реакцию человека, ощутившего на своей голове вдохновенные плевки, например, соседа.
Вскоре вождь, пристально следивший как за моими прошлыми поступками, так и за последним внешним перевоплощением, одобрительно кивнул. Не скрывали удовлетворения женщины и дети племени. На кого я стал похож? Это выяснилось чуть позже, когда я услышал что к моему имени "Витта" (так с первого дня называли меня индейцы) вместе с раскраской и украшениями, несущими смысловую нагрузку, добавилась и гордая приставка "воин".
Но какой же я воин-яномами без традиционного оружия? Проблема разрешилась неожиданно. Ко мне подошла молодая женщина, щеки которой были вымазаны черной краской (уруку с золой). Ее раскраска свидетельствовала о трауре, а в ее руках был черный двухметровый лук и три стрелы – фатто и черекаве – ее недавно погибшего мужа. Она улыбнулась и протянула оружие мне. Я почтительно взял отполированный руками лук, оттянул до плеча его тугую тетиву и, цокая языком, как это делают яномами, выражая благодарность и удовлетворение, лихорадочно соображал: не принимаю ли я на себя этим ритуалом известные обязательства перед этой женщиной? Выяснилось, что она может лишь надеяться на серьезные отношения.
Ночь вступила в безраздельное владение джунглями, застав меня у своего персонального костра. Беззвучно подходит один из воинов и встает за спиной. Проходит несколько секунд, и он вздыхает, сообщая о своем присутствии. Не поворачивая лица от огня, делаю легкий кивок головой. Индеец опускается на землю, его горячее плечо на мгновение соприкасается с моим. Не посягая на мое общечеловеческое святое право великого одиночества, он молча садится напротив. Слова не нужны. Я живо представил себе реку словесного потока, которая забурлила бы здесь окажись рядом не индеец, а мой соотечественник:
– Привет Виталий, как дела? Скучаем? А я вот тоже не сплю. Ты не будешь возражать, если я посижу с тобой? Неплохая погода, не правда ли? О чем, старик, думаешь?…
Вскоре к нашему огню подошел и сам вождь.
– Много людей в твоем племени? – спросил он без вступления.
– Больше чем звезд над головой, – подняв лицо к ночному небу, ответил я.
Будто впервые пристально посмотрев на мириады звезд, после длинной паузы тушауа спросил:
– Значит, у твоего народа много шабоно? (Шабоно – коллективное жилище индейцев.)
– Много.
– Значит, есть главное шабоно?
– Есть, Москва, – вновь по-индейски красноречиво ответил я.
Вождь так же неожиданно встал и растворился в темноте. Когда спустя неделю я уходил из племени, вождь протянул мне новую чашу из оболочки тропического плода:
– Передай это хозяину главного шабоно.