Выиграть жизнь

Мне очень бы хотелось сказать: "Родина – это дом моих предков". Но такого дома нет физически. Избу моих деда и бабушки по материнской линии давно снесли. Дома московских предков по отцовской линии и вообще не застал. Разведенные отец и мама жили, как и где придется, а мы с братишкой мотались между ними, интернатом, казармой воинской части (где я был воспитанником полка), пионерскими лагерями… Затем были флотские кубрики, заводские общежития, отцовская коммуналка и, наконец, арендуемые комнаты и квартиры.

Но от дождя и ветра, от зноя и стужи, а главное, от сумасшествия и бессмысленной суеты города меня чаще и надежней укрывали чумы, яранги, юрты, сторожки, вигвамы, тапити, шабоно… Ложась спать, я не один год видел над собой не потолок, а ветки шалаша, брезент палатки, тент гамака или противомоскитный полог, а то и попросту верхушки деревьев или вечность звездного неба…

Мне бы очень хотелось сказать, что Родина – это моя родовая, семейная история, могилы предков, наконец, история страны…

Я очень мало знаю о своих дедушках и бабушках, которых застал при сознательной жизни, но уже не застал при жизни осознанной. И уж тем более я не знаю почти ничего о своих предках дальше третьего колена. Одни из них сделали все, чтобы беда не постучалась ночью в двери родных и близких, другие были слишком заняты строительством нового справедливого мира.

Из дневника Виталия Сундакова

…Революция, гражданская война, Гулаг, Великая Отечественная – не оставили даже могил тех из моих родных, кто был участником всех этих событий. В истории, которую переписывают уже в третий раз только за мою одну полную случайностей жизнь, густо пропитанную искренней, ноющей, наследованной любовью к Родине.

 "А ты знаешь, – говорит мой приятель своей десятилетней дочке, – что основатель известной фирмы "Филипс" был родственником Карла Маркса?" – "А кто такой Карл Маркс?" – спрашивает его дочурка…

…Почему так радостно сжимается сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой даже после вполне приятного и короткого путешествия?

…Может быть. Родина – это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить? И потом их всегда при желании можно увидеть и услышать, находясь и вдали от Родины?

Пейзажи? Березки? Да, но я назову десятки мест на планете, перед красотой которых я немел в восторге…

Может быть, старые семейные вещи? Как пишут в хороших книгах: "Я беру их в руки, а память и воображение уносят меня…

…Ритмично повизгивает металлическая люлька-качалка. Я уже едва помещаюсь в ней. Но она мне очень нравится. А может быть, мне нравится то, что, когда я засыпаю, рядом сидит моя любимая бабуля. Она качает люльку и тихо поет: "Синяя бумажка по полю летала…", мои веки наливаются приятной тяжестью, и я в тысячный раз разглядываю густой и темный лес, вытканный на настенном коврике. Там, возле большого поваленного дерева, стоит огромный медведь. Обернувшись, он не сводит с меня своих желтых глаз. Когда я усну, медведь скроется в чаще, чтобы как всегда вернуться к моему пробуждению. На гвозде, вбитом над ковриком висит на кожаном шнурке настоящий медвежий коготь. Я бы давно снял его, чтобы показать моим городским друзьям. Но бабуля сказала, что если я дотронусь до когтя раньше, чем стану взрослым, то медведь на коврике навсегда уйдет в лес и унесет мою силу и правду. Потом найти их будет очень не просто. И я буду вынужден искать их по всему свету…

Я проснулся оттого, что бабушка дрожащими, всегда пахнущими камфарой пальцами повесила мне на шею какой-то "медальон" на шнурке и мелко меня перекрестила, беззвучно шевеля губами. "Что это, бабуля?" – сонно спросил я. "А ниче, пусть будет, внучек. Не сымай…"

…Бабушкин оберег я не снимаю и по сей день. А, отправляясь в очередную трудную экспедицию, я надеваю на шею еще и кожаный шнурок, на котором висит медвежий коготь.

Настоящую историю когтя я узнал лишь по возвращении со службы на флоте. Уже не было ни моей бабушки, ни бабушкиного дома, в котором я рос. Когда бабушкин дом сносили, маме пришлось снять этот коготь со стены и медведь с коврика, наверное, скрылся в глубине леса, унеся с собой мой детский мир.

Слушая рассказ мамы, я держал в руках коготь и будто наяву видел все то, о чем она рассказывала…

Моего прадеда по маминой линии везли к его дому через все село на санях. Рядом с ним на этих же санях лежала окровавленная туша медведя-шатуна. Их так и нашли в лесу, лежащих в обнимку. С медведя сняли шкуру, а прадеда долго выхаживал местный знахарь.

Лекарства у него были известные: молитвы да настои из трав. Раны на руках, шее и голове зажили быстро. Но вскоре стало ясно, что мой прадед, охотник и первый плотник на деревне, обезножил навсегда. И тогда Василий Иванович попросил свою жену, мою будущую с прабабушку, подать ему заготовленные им деревянные бруски и его широкий охотничий нож.

– Ложек нарежу, негоже мужику сырым бревном в избе валяться.