Выгорание (СИ)

За этой комедией Серега наблюдал довольно долго, но вот подступиться к миловидной даме с пышными формами как-то не успевал. Исаев тут же брал его в оборот и просил присмотреть за "Мишенькой, который перебрал водочки".

Алехин скрипел зубами и возвращался к своим обязанностям, которые, непонятно как, успел на него возложить коварный художник. Но наступил тот самый раз, когда Исаеву больше не нужен был доктор: Мишеньки не стало, "но последние годы, он был счастлив...".

А вот художник неожиданно запил, забросил искусство в самых разных его формах, взял творческий отпуск по месту работы, и ему щедро его предоставили. Оказалось — это была та самая любовь. Первым делом он потерял помещение мастерской, потом связи в обществе, а скоро и художники, которым нечем было поживится у ушедшего в запой мужика, перестали звонить, навязывать свои работы для выставки.

В тот дурацкий момент Сергей без приглашения явившийся на сороковины, застал художника абсолютно трезвым, умытым и, главное, с привычным глазу решительным лицом. Они вместе съездили на поминки, разгребли первый снег на плите, застилая ее ворохом белых нежных роз.

— Я никогда не благодарил тебя, Сережа, за Мишу, за то, что терпел пьяное безобразие моих друзей, за расквашенные и собранные тобой носы, и теперь тоже не смогу. Мне очень нужно помочь одному человеку. Я буду ждать тебя в галерее вечером. Ничего не изменилось. Только Миши теперь нет в списке гостей.

Он не мог отказать. Но на вечер явился усталым после пятичасовой операции. Мечтал почувствовать себя "не-врачем", а дипломированным ловеласом. Сергей игнорировал любые попытки Исаева отвлечь от "баб", выбрав тактику бешеного, и к тому же пьяного от усталости танка, Сергей не отступал и волочился за дамами. Споил приличное количество "невест", и в очередной раз проламываясь к подносу с шампанским, заметил ЕГО.

Пошитый по фигуре костюм, ухоженные руки и нога, отставленная назад на носок. По лицу парня периодически скользила болезненная судорога, которую он скрывал за улыбкой, опуская лицо и перекрывая обзор светло-русой шевелюрой. Изящные пальцы до побеления сжимали тюльпан бокала. Иногда он делал вид и прикасался к ободку зубами, словно хотел раскусить хрупкое совершенство и смешать осколки с вином. Но продолжал терпеть, раскручивая ногу в едва уловимом фуэте. Сергей мог наблюдать этот профиль до бесконечности, и выдержка сдала первой у парня, он прихрамывая вылетел в темный коридор, на ходу скидывая в мусор бокал — не до того сейчас.

Как славно, что темно и никто не заметит слезу, украдкой слизанную со щеки. Просторная туалетная комната встретила мягким светом и покоем — он здесь один. Согнувшийся в тошнотворном приступе боли, пронзающей ногу от голени до бедра — ногу нужно поднять, вытянуть, но сил хватает только для того, чтобы хватать широко открытым ртом воздух и вцепится в раковину. За спиной хлопнула дверь, щелчок замка — плевать! Пусть думают, что напился!

А сейчас, как тогда, в его неполные восемнадцать, придавили к раковине, шумно дышат в волосы: «Болит?»

И почему все задают ему вопросы, но никогда не ждут ответ? Мужчина развернул его на сто восемьдесят, легко сметая сопротивление рук, прижимая их к черному мрамору столешницы, и даже боли от такого напора нет — вышибло из сознания. Сергей легко сдернул с него брюки, за секунды расправляясь с парой пуговиц и молнией. Куда что девается, крепкий смуглый мужчина легко подсаживает его и опускается вниз. Страшно!

Одним движением сдернут носок и мягкие, удивительно нежные подушечки пальцев, скользят от пятки по голеностопу, возвращаются к подошве, неожиданно грубо переламывая ее в середине. Больно! Страшно и больно, как тогда в детстве у того доктора в кабинете. Закушенная ладонь больше не удерживает его на краю и он откидывается к зеркалу. А пальцы разгуливают по коже, то нежно и трепетно — напоминает поцелуи; то грубо, как нож под кожу, до искр из глаз. А темные кошачьи глаза следят за реакцией. Больше ни одного вопроса, только реакции, вспышки боли и рваное движение — опять больно и страшно.