Выездной !

Наконец персик, что касается мякоти, исчез и Колодец с облегчением выгреб рябую косточку, повертел и швырнул в распахнутое окно, как раз к ногам пьянчужек, что гомонили в кругу, плечо к плечу, горючим уже заправились и теперь неторопливо делили плавсырную закусь. На косточке, брошенной Колодцем все пьяные взоры скрестились и с готовностью метнулись к окну, за которым перекусывал Сан Прокопыч; как ни пьяны вечные должники, однако снасильничали себя выкроить по улыбке, у кого какая образовалась, и Мордасов успел отметить: не в конец пропащие люди, раз еще цену лести умещают в своих пропитых башках. Помахал своим агнцам ладошкой, как президенты из открытых автомобилей, и принялся за второй персик...

Бабка Рыжуха доставила квасу, как раз Мордасов отрезал бритвенно острым ножом копченого угря, запивка подоспела ко времени. Глаза Рыжухи будто прилипли к куску копчености, источающему нестерпимо призывный запах. Угощать Колодец не намеревался, еще чего, своей бабуле донести бы. Рыжуха плела про станционные новости и беспорядки, а глазами ела угря так яростно, что Колодец раза два глянул на кус внимательно, оценивающе, не поменел ли в размерах по вине доселе необнаруженного естественного закона. Чтоб прекратить волнение и искус Рыжухи притушить, расправился с куском скоротечно, запил добрым кваском, на ощупь вынул из-под стола колготки для дочери Рыжухи, протянул, шелестя оберткой.

- Пять пачек, мать, по восемь, - Мордасов закрыл банку с персиками крышкой и поставил в холодильник, чего плодам расжариваться в пекле.

- А преж-то по семь шли?.. - робко встрепенулась Рыжуха.

- Мать, прежние не той вязки, тут петля тоньше, цвет выгоднее ногу подает. Лишний рубль для дочерниного промысла, мать, не жалей. Фривольница твоя останется довольна.

- Фри... что? - Язык у Рыжухи заплелся, споткнулся о неизвестное и в глазах зажегся недобрый огонь: может оскорбление? непонятность страшна, лучше б по-матерному огулял - привычно, а в этой фри... подвох виделся. Фри... что?

Мордасов властно прервал:

- Деньги гони, небось медяки в бамажки уж переплавила. Невдомек тебе, чудо-чулки, подставляться одно удовольствие. Сам бы подписался задом вихлять, да кто позарится...

Рыжуха не утерпела, вспылила умеренно:

- Моя не подставляется.

- Брось сметанку из воды сбивать, мать. - Колодец поднялся, - всяк подставляется, однако ж по-разному, кто передком, кто чем может. Без подставки оклад-жалование никому не причитается. Так что все равны. Давай двигай, вон мои орлы-соколики чичас жар души унд тела отправятся квасом заливать, а ты не на вахте, пост оставила, а вдруг враги нагрянут? а на посту никого, тогда что? Иди, иди... - Передразнил. - Моя не подставляется! Ишь мудрилы! Человек для того и выпущен в мир-свет гулять, чтоб подставляться, а иначе на черта он здесь воздух меж деревьев и цветов отравляет. - Колодец выговорился, открыл шкаф, протянул Рыжухе японский термос с цветами и толстой ручкой - сторговал у Шпына.

- Заправь доверху протертой смородиной, для моей бабули.

Рыжуха нетвердо взяла термос:

- Боюс ухайдакаю ещщо, крышку и ту не отверну толком.

- Дочь приспособь, она уж не промахнется, у ней навык к стране восхода образовался.

Из ресторана, отобедав, вернулась Настурция, промытая, с парикмахерски рельефно уложенными волосами, светящаяся внутренним светом и довольством сытости и чистоты; не понятно, как и миновала обильно посыпанную пылюгой площадь, не замаравшись. Настурция узрела шкурку угря и в показной капризности поджала губы:

- А мне?

Рыжуха отвела глаза, будто именно она сподобилась умять кус, причитающийся Настурции. Колодец видел - Настурция шутит и сыта. Мордасов повинно пожал плечами, мол, не углядел, не выдержал натиска Рыжухи, а квасница - вот незадача - от жары ли, от напряжения облизнула губы по-змеиному мелькнувшим языком.

- Вишь, облизывается, - не утерпел ерник Мордасов, - всласть значит проскочил угорек!

- Врет Сан Прокопыч, - взмолилась Рыжуха и телеса ее похоже жалобно заколыхались под тонкой тканью, а с шеи в ложбинку меж бескрайних грудей заструился пот.

- Я... вру? - Кровь схлынула с лица Мордасова, Колодец входил в роль, праведное негодование считалось его лучшим сценическим достижением. Запомни, мать, я никогда не вру. У нас люди значительные - а я из таковских - никогда не врут, самое большее заблуждаются, искренне, но чтоб врать - ни-ни... запомни... и я равняюсь на маяки, - Мордасов подмигнул Настурции - и товарищ Притыка равняется на маяки...

По лицу Рыжухи легко читалось непонимание - как это равняться на маяки и что это такое? смутное ощущение того, чего ожидает общество от этого равнения, конечно, присутствовало, но известное насилие над языком и смыслом было очевидно даже кваснице.