Выдуманный Жучок

– Ну что, Аня, готова? – слышу я негромкий голос Игоря Марковича за спиной.

Он подкрался тихонько, чтобы не разбудить спящую на лавочке медсестру. Бледный, не выспавшийся, в помятой больше, чем обычно, одежде, он открывает окно и с наслаждением подставляет лицо под ветерок.

– А разве вы меня оперируете? – удивляется Аня. – Разве не… Вы, короче?

– Короче, я.

– А другая операция?

– Я успею.

– Ура! Пойду маму обрадую!

– Она не спит?

– Она всю ночь не спит. Может, теперь заснёт? Ещё же есть время?

– Полно. Можешь, кстати, умыться. Зубы только не чисть.

Аня уходит, мы с хирургом остаёмся вдвоём.

– Давай! – кивает мне с ручки кресла Жучок.

– Игорь Маркович!

Он говорит: «Ш-ш» – и кивает на медсестру.

– Игорь Маркович, почему вы не выгоните Александра Степановича? Он же плохой врач!

– Ничего серьёзного ему не доверяют, не волнуйся.

– Тогда зачем он нужен?

Медсестра ёжится под грубым серым одеялом, и Игорь Маркович закрывает окно.

– Очень страшно, Таша, – говорит он задумчиво, – быть старым и никому не нужным. Я, правда, этого сам не испытал. Но ему страшно.

Он грустно улыбается и направляется к ординаторской.

– Пойду вздремну пару часов перед операциями. Если собираетесь и меня в шкафу запереть, пошли уж сразу, сдамся добровольно. Так устал, что могу и на халатах поспать.

Я чувствую, что багровею. Мне хочется сказать ему что-то наперекор, чтобы он не думал, что я маленькая пристыженная девочка. Ничего мне не стыдно!

– А очень глупо, – говорю я ему вслед, – не давать взрослым людям чистить зубы перед операцией.

– Сглотнуть нечаянно пасту может каждый, Таша, и взрослый, и ребёнок. Таковы больничные правила.

Мама спит, Жучок ждёт меня на тумбочке.

– А чего ты не с Аней? – говорю я ему.

– У неё свой Жучок. У каждого – свой.

«И страх тоже», – решаю я и глажу мамино плечо под жёстким серым одеялом.

Толик

Сына священника зовут Толик. Про него анестезиолог Виктор сказал:

– Не знаю я, как там делать. Там рана на полголовы, и из неё мозги вытекают.

Он снял маску, шапочку, вытер лоб салфеткой, нацепил всё обратно и пошёл в операционную.

– Хоть поешьте, Виктор Евгеньевич, – просит сестра Тося, – вам перерыв зачем дали?

Тося маленькая, сгорбленная, рыженькая и старенькая. Она всегда делает вид, что припоминает пациентов, которые поступают вновь и вновь. «А, проходите, проходите, лапоньки, доктор заждался». Хотя, может, и правда помнит: Аня вон каждые четыре недели сюда приезжает.

Аня сейчас на операции. Первая операционная – в «кишке», то есть в маленьком ответвлении коридора. Если в коридоре встать на банкетку и прислонить лоб к стеклу, то через окно становятся видны окна операционной. Там светло так, что слепнешь.

– Поешьте, – повторяет Тося, – ваша жена супчик передала в банке, погреть?

Он молча машет рукой и возвращается во вторую операционную. Он дежурит там с Толиком в ожидании Игоря Марковича, который возится с Аней.

Я слезаю с банкетки и начинаю слоняться по коридорам. Все в основном судачат о сыне священника.

– С кадилом пришёл, говорят? Это вообще разрешают?

– Кто знает, может, он со службы прямо прибежал.

– Вообще-то восемь детей у него. Пять девочек и три мальчика. Четверо с дачи возвращались. Самый старший за рулём сидел.

– Да нет, старший тоже на заднем сидел. Их занесло. Вчера подморозило, март всё-таки.

– С дачи, ишь. Понастроили дач на наши пожертвования.

– Зачем он ребёнку-то руль доверил?

– Так я говорю, он самый старший. Ему двадцать пять. Было.

– Было?

– Да. Трое детей погибли.

– Ох ты Господи.

– Да. Толик только и выжил. Пока. Вон, слышала, что Виктор говорит?

– А где родители-то его?

– Знаешь где? Не поверишь – в церкви!

– А что такого? У него же отец священник.

– Ну конечно! У тебя три ребёнка насмерть разбилось, а ты – в церковь. Вместо того чтобы тут под дверью плакать. А знаете, девочки, что самое интересное? Я вчера спросила: «Почему Бог с вами так поступил? Вы же ему всю жизнь посвятили!» А он мне: «Бог дал, Бог взял. Ропот – грех».

– Ой, девочки, у него шок.

– Да никакой не шок. У него их восемь. Когда восемь, то не жалко. Тут вон один, и тот с опухолью. Я его, между прочим, и к Матроне[2] таскала, и в храм Христа Спасителя. Всё равно тут лежим.

– А говорят, надо пелёнку украсть, чтобы в больницу не возвращаться.

– Я крала. Бес-по-лез-но. Плевал Бог на нас, поверьте. Ладно, пошла я, Тоська сейчас моему капельницу менять будет.

Я возвращаюсь в свою, обычную палату для тех, кто долёживает после операции или, наоборот, только готовится и проходит обследования.

У нас новенькие. Мама, больше похожая на бабушку, и сын лет пяти. У обоих в лицах что-то бульдожье. Ещё у обоих совершенно плоские затылки. От мамы-бабушки здорово разит «Красной Москвой». Но самое интересное – то, что они разложили на тумбочке: «сникерсы», вафельный торт, бананы, банка сгущёнки, два бутерброда с докторской колбасой, два – с копчёной, пачка плавленого сыра, крекеры, кукурузные палочки и – банка мясного детского питания «Агуша».

Мама-бабушка перехватывает мой взгляд.