Вычислить и обезвредить

Домой я добралась уже поздно вечером и без сил рухнула в постель. Мне показалось, что я только закрыла глаза — и уже раздался звонок будильника. Я пошарила рукой на тумбочке и нажала кнопку, чтобы прекратить это безобразие, но звон продолжался. Тут до меня дошло, что звонит телефон, я вскочила, как ошпаренная.

— Алло…

— Ты почему не спишь, котенок? — услышала я знакомый голос.

На часах была половина второго ночи. Уместный вопрос для такого времени.

— Не спится… — уклончиво ответила я. — Мысли думаю.

— Умные?

— Кто такая Тамара? — выпалила я, холодея от нехорошего предчувствия.

— Тамара? Какая Тамара?

— Та, к которой ты часто ездишь…

— Ездил, если тебе так угодно. Моя хорошая знакомая. Это что — сцена ревности?

— Естественно, — ответила я уже гораздо спокойнее, поскольку откровенного вранья все-таки не услышала.

— Самое время, — усмехнулся Владимир Николаевич. — А тебе не приходило в голову, что до встречи с тобой у меня была какая-то личная жизнь? У тебя, кстати, тоже.

Резонно. Была. Тут уж крыть нечем.

— Прости, пожалуйста, — покаянно ответила я. — Ну, дура, ревнивая дура. Тем более, это — замечательное чувство, если тебе интересно, и его я испытываю впервые в жизни. И повторения, если честно, не хотела бы…

— По-моему, нет повода. Ладно, проехали. Чем ты сегодня занималась? Что-нибудь интересное видела… для твоих материалов в газету?

— Для газеты — вряд ли. Но впечатлений более чем достаточно. Познакомилась с несколькими журналистами. С одним даже погуляла.

— Иностранец? Откуда?

Почему, черт побери, он сразу понял про иностранца? Ах, да, он же наверняка меня видел в баре АПН. Я-то была слишком занята собственными переживаниями, чтобы сообразить — моя несанкционированная вылазка на экскурсию по вечерней Москве не останется незамеченной.

— Бельгиец. Говорит по-французски. И, по-моему, не в восторге от того, что приехал в Москву. А это ничего, что я с ним гуляла по городу?

— Лучше поздно, чем никогда… Ничего, раз ты мне об этом рассказала. Но я бы тебе посоветовал не сосредоточиваться на одном и том же персонаже. Могут неправильно понять.

— Кто теперь ревнует?

— Котенок, сейчас не время препираться. Я все сказал, ты умная девочка, все поймешь правильно. Где гуляли-то хоть? В ресторане?

— С ума сошел? По бульварам. Он хотел, чтобы я показала ему часовню Иверской божьей матери на Красной площади. А я даже не знала, что там такая есть. Неудобно получилось. Где она там? Ты знаешь?

— Ее давно снесли. Там теперь сквозной проезд. Так что ты вполне можешь быть не в курсе, ты же не гид «Интуриста». О чем вы с ним молчали?

— Да так, — замялась я. — О себе, о семье, о любимой книге… Обо всем и ни о чем.

Больше всего я боялась сказать правду: говорили о том, как я люблю тебя. И как ты этого не замечаешь. Но кажется, Владимир Николаевич был слишком замотан, чтобы вникать в тонкости моих интонаций.

— Ладно, будь умницей. Скоро увидимся.

— Как сегодня?

— Нет, по-другому. Вот закончится этот визит… Ладно, я тебе завтра обязательно позвоню. Все, пока.

— Пока… — уныло отозвалась я в трубку, откуда уже неслись гудки отбоя. Поворковали, называется. Но хотя бы проклятый вопрос с невесть откуда взявшейся Тамарой удалось прояснить. И действительно, чего бы я хотела? Мужику — за сорок, неужели я могла быть первой и единственной женщиной в его жизни? Быть бы последней в этом списке…

Давно молчавший внутренний голос, похоже, очнулся:

«Очень здравые мысли тебе приходят среди ночи. Помечтай, помечтай. Это не вредно, просто бесполезно».

«Заткнись, — невежливо отпарировала я. — Не порть хотя бы то, что есть. Я люблю, меня любят…»

«А эта информация откуда? По-моему, с той стороны никто даже и не намекал».

«Тогда — зачем? — не без надрыва спросила я. — Зачем весь этот цирк? Что он Гекубе, что ему — Гекуба? Заткнись, сделай милость. И без тебя тошно».

«Это ещё только преамбула, моя дорогая, а что ты запоешь, когда будет амбула? Если это кончится».

«Я умру. Просто — умру. Я не смогу без него жить».

«Ну да, конечно! Человек не может жить без трех вещей: воздуха, питья и пищи. Без остального — прекрасно может. Ну, не прекрасно».

Внутренний голос говорил совершенно справедливые вещи, но прислушиваться к нему я больше не стала. Хотя и заснуть уже не смогла. В эту мою первую, но отнюдь не последнюю бессонную ночь я написала несколько стихотворений. Их потом было много, стихотворений, не столько хороших, сколько разных. Но это «потом» длилось ровно столько, сколько длилась моя тоска по Владимиру Николаевичу. А притупилась, ушла тоска — закончились и стихи. Навсегда. Никогда больше я их не писала. Хотя…