— Там, у вас, сведения точные? — как мог быстро спросил Виктор.
— Я бы тебе объяснил, — посетовал Белов, — да вот не положено… И слишком долго объяснять. А вот чувствуешь ты и так правильно.
— Толку-то… — сказал сам себе Виктор.
— Не поставь ты все все так, резко, на карту — никто бы не шелохнулся. А так — есть дело. Есть начало.
Виктор помолчал, кусая губы, чтобы не заснуть за рулем.
— А теперь давай прощаться. Мне пора. Как знать, может, не скоро… сказал Белов, и Виктору показалось, что случилось невозможное: голос комиссара дрогнул.
— Куда ты, — зачем-то спросил Кочергин.
— Куда-куда… Сейчас — к выборным… А там и на Солонцы. С новой компанией знакомиться…
— Может, я что-то еще могу?
Виктор почувствовал, что Василий Андреевич улыбнулся. И, кажется, сказал:
— Сирень мне посади на Солонцах. Белую. Очень люблю, понимаешь… А ты у меня один остался.
Тихо-тихо Виктор проехал еще сто метров, зарулил во двор и, едва выключив зажигание, бессильно повис на баранке.
В ту же секунду он уснул и провалился в бездну, и все глубже и глубже погружался в страшное, никогда не испытанное одиночество, в котором нет и никогда не будет глаз, и рук, и волос дорогой, единственной, истинного смысла бытия…
— Папа, ты спишь, что ли? — спросила Наташа.
— Да, — прошептал Виктор, не двигаясь, — чуть-чуть…
— Ну так давай пойдем в дом…
— А если не сплю? — спросил Виктор Кочергин, поднимая голову.