Выбор Зигмунда

– Не в тебе, – объяснил он, впервые осознанно сказав Марии «ты». – А в некоторых вещах, которые написал, применив все мое знание и всю мою рациональность. Они оказались двумя обманщиками.

После этих слов Мария снова расслабилась, и Фрейд опять заговорил:

– Я также ошибся, когда осуждал своего отца. Однажды он рассказал мне, что, когда был подростком, читал Талмуд. И один язычник – я хотел сказать, христианин, – увидев его с этой книгой, снял с него шляпу и бросил ее на землю, в грязь. Я в ужасе спросил отца, что он сделал в ответ, а он сказал, что нагнулся и поднял шляпу, промолчав. Я возненавидел его за эту безответность, считал ее непростительной слабостью и не понимал, для чего он рассказал мне о своей трусости. Всю жизнь я продолжал думать, что он повел себя как трус, но теперь я его понял. У его обидчика в теле была ярость, а в нем был покой, значит, слабым был тот человек, а сильным – отец. Поведение моего отца не было ни слабостью, ни высокомерием. Он лишь знал, что, делая свое дело, то есть читая Талмуд, поступает правильно, был этим счастлив, и ничто не могло отвлечь его от этого счастья. Это примерно то же, что делать правильное дело в правильное время. Поступать так – глубинный смысл жизни для нас, евреев, и сейчас я поступаю так.

– Со мной?

– Да, и не только с тобой. Теперь я знаю, что делаю здесь. И мне было бы приятно, чтобы ты помогала мне. Это секретное дело, – он улыбнулся, – но я хотел бы, чтобы оно было нашим общим.

– Что ты хочешь сделать?

И так же просто, как ребенок говорит о замках, рыцарях и драконах, Фрейд рассказал ей обо всем, что ожидало его в ближайшие часы, а возможно, и в ближайшие дни. Сказал о комнате, спрятанной за центральной стеной Сикстинской капеллы, о черной решетке, которую скрывает единственное черное пятно фрески – одежда молящегося мужчины (а волосы у него такие, каких не бывает, – голубые как небо). Шутка, скрывающая тайну. О возможности слышать тайны конклава и наблюдать игру во власть, которую уже много столетий ведут между собой сильные мира сего.

Сначала Мария закрывала ладонями уши и улыбалась удивленно и глупо, как маленькая девочка. Но когда Фрейд сказал ей о возможности вторгнуться, чтобы помешать избранию папы, Мария решительно покачала головой.

– Ты сумасшедший… нет, может быть, ты – нет, но те, кто все это устроил, точно сошли с ума… Боже мой, у меня голова закружилась. Прошу, делай это без меня, я не могу. При одной мысли у меня ноги подкашиваются от страха… Подумай, что будет, если нас обнаружат.

– Никто не может нас обнаружить: для этого нужно было бы иметь право войти в ту комнату. Тот, кто мог бы, должен был бы знать о ее существовании и сам был бы заперт в конклаве. А что касается гвардейцев из охраны, у нас, кажется, есть надежные друзья среди них.

– Но почему ты хочешь, чтобы я была с тобой?

– Хороший вопрос, – сказал Фрейд, и в его глазах загорелся свет, которого Мария никогда не видела в них раньше. – Но у меня нет на него ответа. Может быть, только ради удовольствия иметь тебя рядом; это само по себе уже было бы достаточной причиной. А может быть, еще и ради удовольствия думать, что когда-нибудь мы улыбнемся, вспомнив обо всем этом огромном… обмане.

В улыбке, которой ответила ему Мария, не было ни капли веселья. Воодушевление Фрейда казалось ей похожим на порыв маленького мальчика, который просит разрешения сесть на одну из цирковых лошадей, надеется, что сможет на нее влезть, и, возможно, даже будет капризничать, если просьбу не исполнят.

– Когда-нибудь… – тихо повторила она. – Я не верю, что такой день когда-нибудь наступит. Вся эта затея – безумие, доктор Фрейд. Если что-то пойдет не так, ты всегда сможешь выкрутиться: ты профессор и австрийский гражданин. А я только женщина из Рима, служанка, у которой есть мать и дочь и нет мужчины.

Каждый раз, когда казалось, что Мария приближается к нему, она потом отдалялась. Проклятый и обычный синдром Тантала. Чем сильнее тебе что-то нужно, тем дальше оно отодвигается от тебя. И нет смысла обвинять в этом древних богов Олимпа: сегодняшние «божества» живут в сознании людей.

Что говорил ему Ронкалли? Настало время выбирать. Правда, Фрейд не ожидал, что придется делать все выборы сразу. Но жизнь требует именно этого – выбирать, иначе свободная воля человека была бы просто игрой клоуна. Он приготовился сказать то, о чем уже думал раньше, но от чего потом отказался. То, что отверг из-за страха, из-за недостатка мужества для того, чтобы взглянуть правде в лицо. «Когда я сказал ей, что уезжаю в Вену, а у нее было такое лицо… И все остальное… Будь мужчиной, а не профессором, Зигмунд!»

– Я хотел бы, чтобы, когда все закончится, ты поехала в Вену со мной.

Ну вот! Он сказал это, со всеми вытекающими из слов последствиями. Фрейд посмотрел на Марию, заранее представляя себе ее сияющее лицо. Он не понял, в чем дело, когда увидел, что Мария прижимает ладонь ко рту. Не понял и тогда, когда она вонзила в него свой взгляд.