Выбор Зигмунда

Когда пробил полдень, из трубы Сикстинской капеллы поднялся плотный клуб беловатого дыма: пятьюдесятью голосами был только что избран Джузеппе Сарто. Он уже успел заявить, что теперь чувствует себя пастором, которого ждали и желали, вселенским епископом, а не королем Рима. «Лживый иуда и лицемер!» – подумали о нем те десять настойчивых участников голосования, которые все же подали голоса за Рамполлу.

Зигмунд Фрейд услышал колокольный звон, когда читал «Родственные натуры» Гёте и особенно долго задержался на фразе: «К счастью, человеческому существу удается воспринять только определенную степень несчастья: более сильное горе уничтожает человека или оставляет его равнодушным. Существуют ситуации, в которых страх и надежда сливаются вместе, гасят друг друга и растворяются в тупом бесчувствии». «Если бы я был таким чувствительным, как этот немецкий писатель, моя теория человеческой психики уже давно пересекла бы океан», – подумал он. Он представил себе, что перед ним Мария и что он может говорить с ней как мужчина с мужчиной, то есть как человек с человеком.

«Я беспокоюсь за тебя. Нет, это не совсем верно: я больше тревожусь за себя самого, потому что знаю: мне не удалось полюбить тебя. И это мучит меня, потому что больше нет времени, чтобы вернуться назад».

«Если бы ты имел мужество пойти до конца и читать в своей душе так же, как читаешь в душах своих пациентов, мы бы сейчас ехали в Неаполь, ты и я, вдвоем, не зная, что принесет нам будущее, но надеясь, что будем жить».

Нет. Мария никогда бы так не сказала. Она бы выразилась проще и прямее. Может быть, так:

«Твое эго безгранично, доктор Фрейд. Достаточно было бы, чтобы ты согласился уйти, и все было бы решено – одним способом или другим».

Опять не то. Мария не сказала бы ни «эго», ни «безгранично». Из-за всех мер предосторожности, которые он приказывал себе соблюдать в своей работе, чтобы не возник проклятый «перенос» – взаимное влечение между аналитиком и пациентом, он теперь был не в состоянии войти в свои чувства и в чувства Марии.

– Ты упустил свой случай доктор, и самое печальное то, что ты и меня заставил его упустить.

Вот это верно. Возможно, этот ответ был бы самым логичным и самым вероятным: он прямой, простой и без недостатков, почти как она.

А в это время звон колоколов быстро разносился по Риму. Сначала он мешал Фрейду: ученый больше не мог сосредоточиться ни на чтении, ни на образе Марии. Но через минуту Фрейд понял, что могло произойти, услышал голоса вдали и осознал, что это не шум уличной драки, а крики радости. Значит, папа избран.

Сначала ему стало любопытно, но печальное равнодушие тут же погасило этот интерес. Ему было даже не важно, сделали папой Рамполлу или нет. Рамполла на папском престоле был бы ему неприятен только из-за того, что это беспокоило бы душу Льва, хотя Фрейд не верил в существование душ. Было бы прекрасно, если бы души существовали: это придало бы больше значения отношениям между смертью и жизнью. Но, как сказано в старой еврейской поговорке, Бог этого просто не захотел.

Фрейд закрыл окно, чтобы не слышать праздничных криков, и снова погрузился в книгу Гёте. И потерял счет времени: чем приятнее занятие, тем быстрее проходит время. Поэтому слишком быстрым оказалось возвращение доктора в реальный мир, когда раздался настойчивый стук в дверь. Когда перед его глазами возникло лицо де Молины-и-Ортеги, это было для ученого как удар по щеке. На этом лице была улыбка – нет, даже больше: оно сияло.

– Добрый день, доктор Фрейд. Для меня огромное удовольствие снова увидеть вас.

Резкий спад давления при быстром вставании с кресла заставил ученого покачнуться.

– Вы хорошо чувствуете себя? – спросил кардинал, идя ему навстречу.

– Конечно, да; извините меня, ваше высокопреосвященство, я задумался.

– Раз так, хорошо; вы сейчас видите меня здесь потому, что я принес вам великолепную новость. – Молодой прелат раскинул руки, словно желая обнять Фрейда. – У нас есть папа!

Любопытство снова всплыло на поверхность сознания и стало настойчивым. Фрейд молча ожидал, что де Молина скажет дальше; так молчал когда-то Аарон, увидев своего брата Моисея, который спускался с горы, неся скрижали Завета. Слова, которых ждал ученый, не были словами Бога, но все же были важнейшей новостью, касавшейся последователей Господа.

– Он еще не успел показаться народу на балконе, – продолжал говорить де Молина, – но толпа уже собирается. Я пришел сообщить вам об этом заранее. И мне было приятно встретиться с вами, поэтому я позволил себе обойтись без посредников и посланцев.

– Я… я… буду счастлив встретиться с ним. И… кто же избранник?