Выбор сердца

— Подожди-подожди… но он же не может не прислушаться к мнению своего зама. И сына…

— Да будь ты хоть трижды сыном и дважды замом, он поступит по-своему. И ты это прекрасно знаешь.

— М-да. И что же мне делать? Просто терпеть?

— Нет, сынок, не надо терпеть. Нужно его опередить.

— В смысле?

Тамара обстоятельно, как учительница, начала пояснять:

— Антон, если возвращение Максима неизбежно, то ты должен проявить инициативу и, как зам генерального, пригласить Максима на работу прежде, чем это сделает отец.

— Я все равно не понимаю! Зачем мне это надо?!

— А затем, что в будущем это дает тебе большие преимущества.

— Какие преимущества?

— Во-первых, ты повысишь свою значимость в глазах Максима. Во-вторых, что важнее, пусть Максим помнит, что ты дал ему работу. Ты… а не Астахов!

Антон задумался. Что ж, действительно, как ни крути сложившуюся ситуацию, а мама права, получается, со всех сторон права. А он, Антон, что-то слишком расслабился — в мире бизнеса это непозволительно. Сожрут. Или, в лучшем случае, подомнут. А потом все равно сожрут!

— Слушай, мама, отличная мысль. Правда, отличная. Спасибо. Ты у меня просто гений.

Тамара довольно улыбнулась — наконец-то удалось достучаться до сына.

* * *

К возвращению Максима Палыч, как мог, привел в порядок котельную. Взял у девчонок в гостинице яркие буклеты, намазал клеем-бустилатом и упрятал под них самые большие пятна на стене. Выглядело это немного по-детски, наивно, но очень трогательно.

Прежде всего Максим улегся на свой матрас и как следует выспался. Палыч после этого еще подшучивал: “Эх, Максимка, что ж ты, в тюрьме выспаться не мог? Сколько ж у тебя там свободного времени было!”

Максим подумал, а потом грустно ответил: “Нет, Палыч, не мог, совсем не мог, потому что время в тюрьме СВОБОДНЫМ не бывает…” И такая боль была в его глазах, что старик перестал шутить, понял: весь срок, запрошенный прокурором, Максим мысленно уже отсидел, когда стоял на своем: “ничего не знаю, ничего не делал, ничего не видел…”.

Потом опять пошли всегдашние ремонты ветхого гостиничного оборудования, и Максим остался один. Точнее, не один, а наедине с портретом Кармелиты. Видели бы эту картину все, кто говорил о полнейшей и неизлечимой бездарности Светы! Было в этой работе не только портретное сходство, а нечто гораздо более важное: будто заглянула художница в самую душу Кармелиты.

Максим смотрел на ее лицо и чувствовал, как сами собой наполняются соленой жидкостью глаза. Чтоб не расплакаться (не по-мужски!), он кусал губы, потряхивал головой. И в конце концов подавлял намечавшийся поток слез. Но от этого только хуже становилось. Невыплаканное горе тяжелым осадком заполняло сердце, и Максиму снова хотелось спать. А в сон в последнее время ои уходил с радостью.

Просыпался же, когда возвращался Палыч. Старик очень расстраивался из-за того, что неосторожностью своей тревожил друга. Ведь входил вроде бы так тихонько-тихонько. А на ж тебе — разбудил человека. “Не грусти, Палыч, — успокаивал его Максим. — Это не ты такой неловкий, это я в тюрьме таким чутким стал. Я там от любого шороха или шевеления просыпался”.

Иногда Палыч, как и все в городе, с восторгом вспоминал суд, особенно последнюю речь Форса:

— Слушай, а твой адвокат, какой же он молодец! Как все правильно… как, понимаешь, акценты все расставил. Я тут давеча, — Палыч кивнул на книжную полку, — воспоминания о великом дореволюционном адвокате Кони перечитывал. Очень много совпадений нашел. Талантище. Это ж надо так сказать, что… знаешь, враги твои, и те не могли ничего… ну, не нашли, что возразить!

Максим тяжело вздохнул:

— Да уж, Палыч. С врагами все понятно… а что вот мне теперь… с друзьями делать?..

Палыч помрачнел:

— Ну ты что? Ты уже сомневаешься в друзьях, что ли?

— Нет, в друзьях я не сомневаюсь, но я не мог подумать, что основным свидетелем в мою защиту будет охранник Зарецкого. Такой вот дружок у меня нашелся.

— Да-а-а… Вы же с ним, кажется, дрались. И не раз…

— Дрались… И не просто дрались…

— Ну так ты и не осуждай его. Охранник — работа такая. Человек подневольный. Каким бы он распрекрасным ни был, а скажет ему хозяин “фас!” — и бросится на кого велено. Важнее, что, когда до главного дошло, он всю правду сказал! Пусть даже по приказу хозяина цыганского.

— Ладно, Палыч, хватит. Не хочу я больше про суд говорить. И про цыган — не хочу, и ни про что… Просто хочется пожить, поработать. Устал я от любви этой…

— И то верно. И вообще. Будем считать, что твоя черная полоса закончилась. Теперь надо думать о будущем. Что делать собираешься?

— Сначала о том, чего не собираюсь. Прежде всего, думаю держаться подальше от цыган.

— Максимка, да ты на глазах умнеешь! Я ж тебе всегда это говорил. Только ты никогда меня не слушал!

— Ну ладно, не ворчи. Правдулюди говорят: пока свои шишки не набьешь, ни за что не поймешь, как нужно… А еще — если серьезно — я хочу… — Максим замялся. — Хочу к Николаю Андреевичу сходить.

— К боссу своему?

— К бывшему.