Выбор натуры

Дома он долго не находил себе места, но думал не о бардах (о них он почти сразу забыл), а все о том же парне, передавшем привет. Да, как не крути, а больше всего было похоже на Прохора. Но зачем ему это сейчас, когда у него такие виды на Сараева и он ждет положительного ответа? Нет, не стал бы он так рисковать. Уж что-что, а свою пользу Прохор всегда хорошо чувствовал. Да и мог ли он дойти до такой низости? Но кто тогда? Кто? Он не смог усидеть дома больше часа и опять спустился в «Викторию». В тот ветреный холодный вечер «Виктория» просто клубилась посетителями. Сараев сел в углу и не сводил глаз с поминутно хлопающей двери. Потом, утомившись, бессмысленно уставился в телевизор, но все равно оборачивался на каждый скрип. И вот, наконец, в подвал, замыкая шумную группу работяг, спустился какой-то незнакомец в светлом костюме. Пошарив глазами, он с нахальной улыбкой уставился на Сараева. Должно быть, соглядатай из той же шайки, подумал Сараев, пришел посмотреть, чтобы доложить заказчику о произведенном эффекте. Вот с ним и следует поговорить. Лицо, кстати, знакомое… очень знакомое… Господи! Быть не может! Да это же Корягин, Митя! Перед ним, в шумной пьяной толпе, застрявшей у входа, стоял и смущенно улыбался его первый оператор – невысокий, щуплый, за пятнадцать лет почти не изменившийся, только весь усохший и как будто насквозь посветлевший из-за седых волос и бороды. Одет он был в белую пару из какой-то тонкой, но грубой, похожей на мешковину, ткани. Сараев глазам не верил.

– Митя, ты?!

И тот, кивая, извиняясь направо и налево, двинулся к нему через толпу.

С этой минуты перешедшее было на обычный, размеренный ход время опять пустилось вскачь. Первые двое суток Корягин прожил у него и за это время успел всех в «Виктории» обаять. Попутно все, кто еще не знал, узнали, что Сараев режиссер и собирается снимать кино. Время от времени Сараев приставал к Корягину: «Так ты ко мне приехал? именно ко мне?» «А к кому же еще?» – отвечал Корягин. Оказалось, что он в Москве встретил Фонарева-Кирпичникова, и после разговора с ним рванул в Одессу вспомнить молодость. «Ну, тогда слушай…» – говорил, услышав ответ, Сараев.

Корягин был всё тот же. Невинные глаза, пять или шесть жен, с десяток детей, постоянные скандалы, разводы, измены, свадьбы, запои, аварии и т.д. и т.п., и черт знает еще что. Уму непостижимо, сколько всего в него вместилось. И как же легко, до зависти беспечно жил этот человек! А еще от Корягина так потянуло столицей, и так захотелось пройтись по широким людным улицам, толкнуться в стеклянную дверь в метро, почувствовать горячий ветер на входе…

Набор развлечений у Корягина был всё тот же: выпить и пошуметь. Из дальнейшего Сараев мало что запомнил. Сначала было общежитие при киностудии, потом частный дом где-то на Ближних Мельницах, той же ночью и там же скандал с соседями, какая-то приблудная побитая девица, милиция со скорой, и всё это было как-то неестественно ярко освещено, как если бы откуда-нибудь сверху лупил прожектор… А наутро уже была чья-то квартира на 8-й станции Большого Фонтана с большими окнами на холодное, в слепящих пятнах света море под грозным тяжелым небом. Они сидели за низким столиком, друг против друга, и Сараев пытался объясниться:

– Ну да, некоторый обман есть. Присутствует. Самому не нравится. Это к тому,  что, может быть, я этим детским фрагментом и ограничусь, дальше просто не потяну. Но… у меня есть оправдание. Я ведь бездарь, Митя, ты же знаешь.  Что совсем не помешало бы мне продолжать снимать. Да хоть и по сей день. Но ведь не стал же! Так вот. Как ты считаешь, могу я теперь позволить себе взять мизерную часть из тех денег, что мог бы потратить на свои бездарные фильмы за все эти годы, но не потратил? Я считаю, что имею право. Хотя бы в качестве вознаграждения за вот это самое, за вот такие заслуги перед отечественным кино… Я не прав? Скажи.

В изгвазданном дочерна костюмчике, да и сам почерневший и осунувшийся, Корягин, вскинув редкие брови, смотрел на Сараева настолько неподвижным взглядом, что Сараев в какой-то момент подумал, не спит ли тот с открытыми глазами. Это был их последний разговор, тем же вечером они друг друга потеряли и больше не виделись. Сараев вернулся домой, где в первую же ночь, которую он провел в кухне на полу, с ним приключилось нечто такое, о чем он потом долгое время старался не вспоминать, надеясь со временем забыть совсем. После этого он пил еще с неделю, и закончилось это тем, чего он всегда боялся.

 

 

XXII

Ночной выход