Выбор натуры

Сараев пришел в подвал пораньше с расчетом провести полчаса в одиночестве, в легком мечтательном хмелю, и теперь на языке у него вертелось: «Ну, вот что ты за трепло, Климов?», но он терпеливо спросил: 

– Какая история?

– Любви. Мелодрама подходит? – Климов закурил, закинул ногу на ногу и подался вперед. – Смотри. Мужик, вроде меня, работает спасателем. Как-то прогуливает смену, а там утопленник. Или еще лучше: опаздывает. Пока просыпается, опохмеляется, добирается… В общем, приезжает, а там труп под простыней, скорая помощь, все дела. Ну и сначала вроде бы ничего, а потом его постепенно начинает мучить совесть. Причем так – по полной. Депрессия, бессонница и всё в таком духе. Полный набор. Может, даже покойник во сне является. А что? Короче. В конце концов, чтобы облегчить душу, он начинает искать его родственников, и находит жену, эффектную такую бабу. Вдову. Знакомится. Ну и между ними возникает чувство. Страсть! А он же инкогнито. Сразу-то не сказал, что он тот самый спасатель. Понимаешь, да? Затянул с признанием…

Сараев отвлекся, засмотревшись на спустившуюся в подвал рыжую фигуристую девицу, которая из большой сумки, поставив ее на пол, стала выкладывать на прилавок перед хозяйкой Викой свой товар. Когда-то такую же кожаную коричневую юбку с медной широкой змейкой носила его жена. У девицы змейка была полураскрыта, и Сараев почти ощутил упругое, как мяч, бедро в ладони и зубчатый ход замка, отдающий зудом в пальцах.

– Ну что скажешь? – спросил Климов. – Ладно, думай пока…

Он прошел к стойке и, размахнувшись от плеча, хватанул за ягодицу наклонившуюся в этот момент коммивояжерку. Лягнув мимо цели, та резко выпрямилась и угрожающе выставила какой-то баллончик.

– Извините, обознался, – сказал Климов, смеясь, пятясь, вскидывая ладони.

– Климов, ты сейчас выйдешь отсюда! Совсем с ума сошел?! – крикнула Вика.

Девица отпустила обидчику долгий гневный взгляд, перешагнула через сумку и присела над ней с другой стороны.

Вот так просто. Учись, Сараев.

С полной стопкой, повеселевший, Климов вернулся за стол и вопросительно дернул головой. Сараев не знал что отвечать. Конец истории про влюбленного спасателя он прослушал. Выручил чирикнувший в кармане телефон. Звонил Вадим, который сказал, что помощник придет на час позже.

– Понял. Хорошо, – с показной серьезностью ответил Сараев и поднялся.

– Ну так что, сценарий покупаешь? – спросил Климов.

– Напиши – посмотрим.

Дома, ополоснув липкие от вина пальцы, Сараев сел рисовать. Постепенно и как-то само собой получалось что-то вроде раскадровки. Он и не подумал бы за нее браться, если б не принесенные со Староконного рынка цветные карандаши с кремлевской башней на коробке, которые он в тот же вечер с наслаждением заточил, и ради чего он их, собственно, и покупал.

Сегодня, вспоминая подготовку мальчика к рыбалке, он, как мог, изобразил кучу навоза, которую они с приятелем перекапывали в поисках червей. Подразумевался день, когда он случайно разрубил лопатой медведку. Медведок Сараев боялся. А ту, рассеченную пополам, истекающую белесой жидкостью, упрямо ползущую прочь, запомнил навсегда. Как и жгучую смесь страха, отвращения и жалости.

Скандал у Дерюгиных, соседей по этажу, вдруг стал громче, словно напряжение между участниками скакнуло сразу втрое, но пьяная Наташа по-прежнему перекрикивала всех, включая зашедшегося в плаче ребенка. С яростным упорством она повторяла теперь одну и ту же фразу: «Вы суки, блядь, потому что вы суки, блядь!», и, сбившись на нее, уже не могла произнести ничего другого. Далее обычно следовали, а, впрочем, вот уже и последовали: шум, грохот, звон чего-то разбитого вдребезги и отчаянный визг матери и старшей сестры вперемешку с криками мужа последней, маленького круглого то ли турка, то ли азербайджанца.

Существование этой семьи (да еще и такое) явилось в свое время для Сараева сюрпризом. До переезда он ни разу ни с кем из них не столкнулся, а сообщение о матери с двумя дочерями за соседней дверью пропустил мимо ушей. Да и чем бы оно могло насторожить? В том разбитом, истерзанном состоянии, в каком он тогда пребывал, чистая, светлая и тихая (!) квартирка, да еще и с балконом, так похожим на его родной, ростовский, настолько пришлась ему по душе, что он не очень-то интересовался всем прочим. К тому же и Наташи здесь тогда не было, она вернулась из-под Одессы только в начале зимы.

Если не считать мизерных пенсий и пособий, жили Дерюгины продажей жареных семечек и контрабандных молдавских сигарет на ближайшей трамвайной остановке. А изможденная, большеглазая сестра Наташи, молодая мать, подрабатывала еще тем, что купленные на Староконном рынке охапки дешевых цветов раскладывала на букеты и, обернув фольгой и целлофаном, перевязав яркими лентами, предлагала их влюбленным парам в уличных кафе.

Когда, за несколько минут до назначенного времени, Сараев вышел на веранду, выбившаяся из сил Наташа, свесив голову на грудь и уронив ладонь в подол, крепко спала в ободранном кресле возле своей двери.