Выбор и путь. Заметки о современной прозе

В том новом существовании Белого, где все потеряло свои привычные формы и очертания, и слова звучат по-иному, и зна­чат они нечто совершенно незнакомое, не то, что в прежней жизни. Ему кажется, что он уже в душе покарал себя и даже к гря­дущим справедливым карам приготовил, а эта беспощадность к самому себе — жалкий лепет в сопоставлении с тем действитель­ным ответом, который придется ему дер­жать, с тем нравственным самосудом, ко­торый ему предстоит. Человеческой, дет­ской кровью купит Николай Белый право и дальше ходить по земле, и тут уж возгласы про «ту» и «эту» сторону покажутся рито­рической красивостью из безвозвратного прошлого.

Возможно ли выбраться из этого лабирин­та? Книга не сразу отвечает на этот во­прос — надо «прощупать», проверить ва­рианты человеческого поведения в предло­женных обстоятельствах. За Николаем Бе­лым, вместе, рядом с ним движется в «Ка­рателях» его сотовариш по лагерю и «доб­ровольчеству» Константин Суров. Две судь­бы, отражаясь друг в друге, раскрываются с большей полнотой. Традиционный пове­ствовательный прием «срабатывает» точно; для Белого Суров — и своеобразный alter ego, и напоминание о совместном прошлом, и голос утешения и тайной надежды, толь­ко приобретший реальную плоть.

Иронизируя над «ксендзом», как назы­вает Белый своего приятеля, он признает за тем и способность убеждать, и так пыл­ко явленную веру, которой уже явно не хва­тает ему самому. Сбереженная Суровым, зашитая в «добровольческую» форму командирская книжка и впрямь кажется талисманом, способным спасти обоих. Вот только бы удалось Сурову сохранить руки чистыми, не запятнать себя откровенным преступлением, чтобы было кому предста­вительствовать от имени двух сотоварищей, вот только бы вернуться к своим... Эта игра продолжается долго, продолжается, когда Белому уже хорошо понятно, чем все кон­чится. Игра, где желаемое упорно прини­мается за сущее под воздействием все того же Сурова — он по-прежнему уверен, что если и не встанет над происходящим, то сумеет выскользнуть незапятнанным. Он как будто бы старается гнуть свою линию, в то время как Белого стремительно несет по наклонной плоскости.

Что поделаешь, и к этой проблеме — к проблеме человеческой воли и бесчеловеч­ных обстоятельств — не подойдешь с обыч­ными мерками...

Трудно говорить здесь о симпатиях, но Белый хотя бы не уклоняется от понимания собственной неискупимой вины. Он, что называется, берет грех на душу — и не только свой, но и чужой. Самоотвержен­ностью это не назовешь, но остатки чело­веческого теплятся в сознании Белого, за­ставляя отнестись к ним с понятным внима­нием, заставляя следить за его мрачным, без всяких расслабляющих утешений само­судом.

А вот Суров... Почему сочувственное от­ношение к нему гаснет задолго до того, как он совершил очевидное предательство, в очередной раз искренне себя уверив, что подчинился абсолютно подавляющей силе?

Проще всего сказать: выход был и для Сурова, и для Белого. Ведь не смог же ка­кой-то дядька из «добровольцев» стрелять в детей и лег вместе со всеми в общую яму. Но это только говорить легко о таких вещах. Нет ли чего-то взывающего если не к оправданию, то к объяснению хотя бы в желании Сурова уцелеть, выжить, пере­ждать?

Наверное, есть. И при всем этом за химе­рическим существованием Сурова в «доб­ровольческом» взводе открывается большая и неоднозначная проблема.

«...Этот и в самом деле поверил, что судь­ба у них разная,— точит внутренний голос Белого,— один в крови по локти, другой у него на плечах, на спине отсидится».

Судя по тому, как держал себя Суров после лагерной мясорубки, о чем думал, человеком окончательно сломленным он не выглядел. Скорее — просто подчинившимся ситуации. Да и для того, чтобы впечатлить Белого своим интеллектуальным (придумал план спасения) и нравственным (сознатель­но стремился «не замараться») превосход­ством, тоже требовались немалые душевные силы.

Нет-нет да и ловишь себя на мысли, что именно это превосходство сыграло с Кон­стантином Суровым злую шутку.

Белому вроде бы по справедливости отве­дена в осуществлении совместных планов черная, неблагодарная работа — сколь воз­можно оберегать «чистоту» Сурова для са­мого же Николая нужно. Но постепенно происходит то, что и должно произойти. Суров начинает привыкать, что другие при­нимают за него решения, берут на себя от­ветственность, мараются в грязи. Он, по сути, отказывается от себя как личности. Этот процесс идет с катастрофической бы­стротой — такова обстановка, и в момент, когда нужно принимать решение, когда по­является реальный шанс уйти к партизанам, на месте суровской индивидуальности ока­зывается аморфная, слаборефлектирующая масса...