Сеум. Вот до чего дошло то государство, которому целая Европа столько лет во всем подражать хотела! Читая в газетах описания гибельного состояния Франции, желал бы я знать, против какого политического правила грешат французы, заводя равенство состояний?
Князь. Я этого не понимаю.
Сеум
Нельстецов. Я никак не беру на себя решить ваш вопрос; однако готов отдать на суд ваш мое о том мнение; вот оно: нигде и никогда не бывали и быть не могут такие законы, кои бы каждого частного человека счастливым делали. Необходимо надобно, чтоб одна часть подданных для блага целого государства чем-нибудь жертвовала; следственно, равенство состояний и быть не может. Оно есть вымысел ложных философов, кои красноречивыми своими умствованиями довели французов до настоящего их положения. Они, желая отвратить злоупотребление власти, стараются истребить тот образ правления, коим Франция всей славы своей достигла. Со всем тем, сколько им покушение сие ни много стоит и стоить будет, но равенства состояний никогда достигнуть не могут, какие бы законы они ни сделали, ибо всегда одна часть подданных будет принесена на жертву другой. Вот что я думаю о нынешнем законодательстве французском.
Сеум. Но когда не могут быть законы, кои бы всякого частного человека делали благополучным, то что же остается делать законодателю?
Нельстецов. Остается расчислить так, чтоб число жертвуемых соразмерно было числу тех, для благополучия коих жертвуется.
Сеум. Так законодателю надобно быть великому исчислителю.
Нельстецов. Но сие политическое расчисление требует ума гораздо превосходнейшего, нежели надобно для вычисления математического. Можно полагать сто Эйлеров на одного Кольберта и тысячу Кольбертов на одного Монтескье.
Сеум. Для чего же?
Нельстецов. Для того, что в математике от одной известности идут к другой, так сказать, машинально, и математик имеет пред собою все откровения предшественников своих; ему надобно иметь только терпение и уметь ими пользоваться; но политика прежние откровения не поведут верною дорогою. Математик исчисляет числа, политик страсти; словом, ум политический есть и должен быть несравненно больше и гораздо реже встречается, нежели математический.
Сеум. О, сколь блаженна та страна, где таковой редкий законодательный ум сидит на престоле!
Нельстецов. И сколь счастливы те, кои таковую страну отечеством имеют!
Князь. Что вы оба ни говорили, я ничего не понимаю.
Сеум. Да слышали ль вы, что во Франции уже князей нет?
Княгиня. Это почти невероятно; я что-то и сама слышала, да не могу верить.
Сеум. Неужели вы не имеете понятия о французских замешательствах!
Князь. Я верю, что они велики, когда и князей поставили на одну доску со всеми.
Нельстецов. Ваш сын, приехав во Францию, не будет уже князь.
Княгиня. Так я его не пошлю туда ни из чего.
Слуга. Графиня Самодурова, не знаю с кем-то, приехать изволила.
Княгиня. Выйду навстречу благодетельнице дома нашего.
– Ваше сиятельство!
Графиня. Представляю вам господина Пеликана.
Пеликан
Графиня
Пеликан
Сеум
Пеликан
Графиня. Что с ним сделалось?
Сеум. Я вам развяжу эту загадку. Сей пустоголовый француз был во Франции в какой-нибудь богадельне подлекарем; умеет рвать зубы и вырезывать мозоли, – но больше ничего. Он приехал в Россию, и я в другом наместничестве, где у меня есть деревня, увидев его в учителях у детей благородных, за долг счел доложить о том наместнику, который, считая таких побродяг зловредными отечеству, выгнал его вон по моему представлению, и для того он, увидя меня, отсюда выбежал, видно боясь, чтоб я его в другой раз не погнал по шее. Как бы то ни было, я завтра же, увидя наместника, постараюсь выпроводить его из нашего уезда в двадцать четыре часа.
Княгиня. Господин предводитель, умерьте вашу строгость для нашей просьбы.
Сеум. Вы, княгиня, вольны следовать или не следовать моему совету в препоручении сына вашего тому, кого я представлял; но я, дворянский предводитель, никак не потерплю, чтоб в уезде нашем внедрилась негодница, приехавшая развращать сердца и головы благородных юношей.