— Это не случится завтра. Волосы могут обрезать через половину оборота Сына. Это решает Совет Старших Жрецов. Если хотя бы один из жрецов проголосует против и аргументирует свой отказ, то волосы не тронут. А по ликвидации должен состояться суд. На это уйдёт не менее оборота Сына, если крон-эллин не станет настаивать на незамедлительном принятии решения. А слёзы… слёзы у меня давно не текли, детка. Очень давно. Думал, что они уже высохли. Я много в жизни несправедливости повидал. Обозлён я на жизнь. Сильно. Но такого, как с тобой…
Он собрал с пола окровавленные тряпки в блюдо с водой.
«Жрец не даст обрезать волосы, — мысль, словно молния, пронзила Надю, — но сможет ли спасти от ликвидации? Нужен ресс Толл. Только он спасет меня».
— Скажи, Академия ведь рядом?
— Да.
— Ты сможешь туда записку передать?
— Если хочешь что-то передать в Академию, то лучше попроси парней. У них там свои тайные связи. А я слишком заметен.
— Спасибо, жрец.
— Поесть тебе принесу.
— Не надо, не хочу.
Жрец подхватил блюдо с тряпками и ушёл. Довольно быстро вернулся с подносом.
— Давай я тебя приподниму, нужно поесть.
— Я не хочу, — повторила Надя.
— Обряды энергозатратные, магию у тебя хорошо вытянули. Тебе необходимо набираться сил.
Надя встрепенулась:
— А я магии не лишилась?
— Нет, не лишилась. Крон-эллин провёл инициацию рукой без обмена магий. А плита, как и положено, получила в жертву твою кровь. Но на отречении браслеты сильно искрились. Твоя магия и магия жертвенника сопротивлялись обряду. Я такое впервые увидел. Ты сильный маг.
— А почему нет браслетов? — Надя подняла руки, где остались лёгкие следы от ожогов.
— Завтра надену. Тебе следует магию восстановить. Но если кто придёт, не говори, что без браслетов была. А парни не выдадут. Они такие. Защищают друг друга. Давай, ешь уже. Еда остывает.
Жрец приподнял Надю. Она застонала не только от застарелой боли в шрамах, но и от рези внизу живота.
— Больно? Надо терпеть. Лекари сюда только по сложным болезням приходят.
Он поставил поднос ей на ноги, а сам сел позади. Надя аккуратно прислонилась к жрецу спиной. Он погладил своей морщинистой рукой по её волосам. Еда показалась удивительно вкусной. Неожиданно для неё самой открылся зверский аппетит, и Надя всё съела.
Жрец дал попить. Остатки эликсира поставил на столике и сказал, что до заката необходимо его выпить. Там же оставил маленький колокольчик.
— Если понадоблюсь, звони, не стесняйся. В туалет на руках отнесу, тебе пока ходить не следует.
— Спасибо, жрец.
Надя осталась одна. Уставилась в потолок. Жрец родовой Обители должен знать, как она попала в этот мир. А если он сам перетащил её сюда, то тем более. Может, отправит обратно? Слабая надежда, но она есть. Надо проработать оба варианта. С Жрецом и Толлом.
Осторожно отвернулась к стене. Глаза слипались. Наверное, ей дали успокаивающего эликсира. Надя слегка улыбнулась — ещё один психотерапевт на её голову. Хотела спать, очень хотела. Но воспоминания не давали покоя, лезли в мысли, выплывали, тормошили, издевались.
—
—
—
Она со стоном перевернулась на другой бок. Закрыла глаза.
—
—
Надя дёрнулась. Воспоминания уже больше походили на бред. Добавились явственные голоса и лица говорящих.
—
—
—
—
—
Голоса и лица накладывались друг на друга: сначала немного, затем всё чаще и чаще, пока всё не превратилось в сплошной пульсирующий болью гул и мельтешение цветных сполохов…
Внезапно наступила тишина, которую взорвали два голоса:
—
—
Надя вздрогнула и открыла глаза. Бред прервался.
Она прислушалась к себе. Душа кипела обидой. Глаза — выжженная пустыня. Горела резью кожа, ломило низ живота.
Но сильнее всего обжигал ком, повисший в груди. Невыносимо жёг. Ком, принявший в себя боль остатков разодранной в клочья любви. Любви, мучительно погибающей в смертельных судорогах. Любви, поруганной и растоптанной.
Отказался. Предал. Унизил.