Выбор

- Господь с тобой! Как можно! - и показал на окна близ входной двери давай, мол, отойдем. Сильно понизил голос, почти прошептал: - Сама знаешь чья.

- Вот и хочу поговорить с самим. - Она тоже невольно понизила голос.Ведаешь, что случилось?

Легонько кивнул. И снова почти шепотом:

- Меж тем пойдем-ка лучше отсюда. Хошь к тебе, хошь ко мне.

- Я его, его должна видеть! Его! Понимаешь?

- Очень даже понимаю. Только не надо тебе сейчас его видеть.

- Почему? - И прошептала: - Сильно пьян?

- Господь с тобой! Пойдем отсюда, объясню. Сам ныне собирался к тебе поразговаривать.

- Не пойду! Его хочу видеть! Видеть, что с ним сделали!

- Сделали?! Кто сделал?! Что говоришь, матушка! Пойдем, пойдем отойдем отсюда!

И раздраженно, властно замахал Сметанину и стражникам, чтоб немедля отошли, ушли совсем.

- Сказала, никуда не пойду! Пойду к нему!

И двинулась. Но он преградил ей дорогу.

- Ну нельзя, нельзя, не надо тебе его теперь видеть! В печали он глубокой, в тоске невозможной. И не хочет, не может тебя видеть!

- Меня?! - Соломонию аж качнуло от удивления.

- Тебя! Из-за тебя вся печаль. Из-за тебя!

- Из-за меня?! - Она ничего не понимала. - Из-за чего из-за меня?

- Это-то я и хотел у тебя спросить: чем ты его так опечалила, повергла в такую невыносимую тоску? Глядеть больно! Сердце разрывается!

- Я?!

- Ты! Ты!

У нее зашел ум за разум. Ничего не соображала.

- Вот и пойдем поговорим. Может, и поймем, что к чему. Пойдем!

- Нет, если ему худо, только я могу помочь!

- От тебя, от тебя худо-то, пойми!

И увел-таки ее, растерявшуюся, в ее терем, в ее палаты. И там продолжал спрашивать то же самое, призывая поднапрячься и вспомнить, что же она совершила такое, что его прямо как подменили У него была способность повторять одно и то же до тех пор, пока затюканный или вовсе взбешенный человек не отвечал наконец именно то, чего он от него добивался. Настойчивый, упрямый, хитрый был владыка. Сильный духом и телом. И видный. Волосы золотистые, волнистые, всегда заботливо расчесанные, подзавитые. Любил разноцветные шелковый рясы, бархатные и атласные мантии, дорогие посохи и кресты. Любил вкусно и обильно поесть и попить и был зело упитан, полнокровен и лик имел для своего сана слишком красный, слишком лоснящийся и страшно страдал от этого: перед большими службами и выходами обязательно обильно дышал в своей келье серой и дышал этим вредным дымом, чтоб побледнеть, чтоб даже его покачивало якобы от физически-духовного изнурения. Духовное, правда, тоже читал истово, вот только вперемешку с плотским. Но знали об этом, конечно, очень немногие, в том числе и она.

Вообще-то при его посещениях она всегда обильно его угощала, и в дни скоромные, и в дни постные, но нынче даже и не вспомнили об этом.

- А Вассиан сказывал обратное; что сильно хочет видеть меня, что, мол, я сама-то не приду, когда он так забражничал.

- И ты поверила! Не знаешь Вассиана! Не хотел тебя расстраивать, вот и придумал. Я-то каждый день его вижу. Меж тем все одно никак не пойму, что ж его так повергло-то. Какая такая твоя вина?

- Какая вина?!

- Ну не могут же великая тоска и печаль родиться из ничего! Поднатужься! Может быть, все же чем провинилась?

- Чем?!

- Вот я и спрашиваю.

Она вдруг поняла, куда он клонит.

- А ты как думаешь: есть за мной вина?

- Кто из нас безгрешен! Несть таковых! Надо только вглядеться в себя, поворошить душу свою - всяк да что-нибудь...

- Он уже вгляделся?

- Кто?

- Государь! Он сказал, какая именно вина на мне пред ним?

- Бог с тобой! У нас и речи об этом не шло.

- А о чем шло? Поведай! Или про вину это ты от себя? Я поняла, к чему ты ведешь. Прости, владыка! Давай говорить начистоту, или я пойду и буду говорить только с ним. Все!

- Ну вот ты уже и сердишься. Зря! Я ж к тебе всей душой.

- Прости!

- Не пустят тебя к нему, пойми! Запретил! А коль хочешь говорить начистоту - изволь: знаешь ведь причину всего.

- Опять что нет потомства?

- Ну! - обрадовался Даниил, что услышал наконец нужное от нее самой. Вся Русь в кручине, в печали великой от этого сколько уже лет. И он крепился-крепился, ждал-ждал, но дале-то невозможно ждать: нет у него потомства-то! Как дальше-то быть державе? И братья не женаты. Как дальше-то быть?..

- А он не говорил, почему нет потомства?

- Разве он знает, за что Господь определил тебе такую горькую долю быть бесплодной?

- А может, не мне? А? Ты спроси, владыка, может, он знает...

- Что?!

- Знает почему. Может, тебе скажет...

Настал черед Даниила удивляться, не понимая, о чем она, на какую такую тайну вдруг намекнула, и он, сам умевший и любивший строить хитрости и тайны, попытался, конечно, вытянуть из нее что-нибудь еще, но на душе у нее стало так муторно, так тоскливо и одиноко, что она, морщась, и прикрывая от нахлынувшей слабости глаза, попросила его не серчать, но больше не разговаривать и уйти, ибо ей нужно прийти в себя.