Выбор

Денис сильно боялся, что его не примут в Волоцкий монастырь, когда узнают, что он самого низкого роду-звания и внести в обитель ничего не может, ни грошика, ибо ничего не имеет, кроме вконец выношенной одежонки, из коей давно вырос: рукава армяка и рубахи кончались чуть ниже локтей, а порты - выше щиколоток. Он был высок, тощ, костляв, верхнюю губу только-только затенил первый пушок - недавно минуло семнадцать, - лицо имел удлиненное, правильное, приятное, рот, правда, великоват и губы толстоваты, глаза же темно-серые, напряженные, мучительно и боязливо ждущие сейчас, что скажет сильно сутулый, печальный, седой старец-иеромонах, разглядывавший и расспрашивавший его под высокой расцветавшей липой близ крыльца большого настоятельского дома. На то, что Денис с малолетства сиротствует и потому не знает доподлинно, кто были его отец и мать, не обратил внимания. Не заметил даже, что при этих словах малый густо покраснел, ибо отец его был обыкновеннейший тяглец с единственной старенькой лошаденкой и семейством в шесть душ детей, из коих Денис старший. И помер отец всего два года назад, надорвавшись вытаскивая из Оки, где они жили, оторвавшиеся от сплавных плотов огромные бревна, потребные на починку их ветхой избы. А мать его была жива поныне. Он же вскорости после той беды ушел из дома и врал о давней смерти родителей не впервой, временами ему даже стало казаться, что, может быть, все именно так и было и убогое житье с непрерывной надрывной работой отца, его и подраставшего брата в поле, на реке, по хозяйству просто какой-то странный, долгий, тяжкий-тяжкий сон или видение, подобное тому, какое было у него однажды в сильную болезнь. Короче, он уже привык к своей лжи, но под этой тихо шелестевшей высоченной липой, перед этим скрюченным, очень тихо вопрошающим, тоже будто шелестевшим, беловолосым старцем почему-то вдруг вспомнил, что лжет, и остро устыдился самого себя, и что сделал это именно тут, куда пришел, чтобы не делать подобного никогда. Почувствовал, что не только щеки, но и уши заполыхали. Как старик ничего не заметил?! А вот тем, что он знает грамоту и уже помогал переписчику книг, иеромонах заинтересовался, и Денис рассказал, что без малого с год в родных местах на Оке под Рязанью пробыл в Иоанно-Богословском монастыре, где и выучился грамоте и писать уставом пробовал и скорописью; все, мол, хвалили, удивлялись, ибо с лету все постиг, до того ни буковки не знал. И книжки уже читает.

- Добро! Ужо поглядим, как ты чтешь и как пишешь. А что ж в той обители не остался?

Сказал, что наставников там нет, честной старец всего один, да ветх больно, все, что мог, Денис от него уже взял. Да настоятель не шибко старый маленько наставничал. Всей же братии там одиннадцать человек и книг всего десять. Хотел еще сказать, что еле-еле кормится обитель, что деревни вокруг бедные - только землепашеством держатся да две коровы и коз несколько, носки шерстяные вяжут на продажу, - но не сказал. "Подумает еще, что скудости испугался".

- Ведомо ли тебе, каков наш устав?

- Слыхал, что строже нет во всей русской земле.

- То верно. Почему ж не убоялся и пришел?

- Истинного иночества ищу, полной победы над дьявольскими искушениями, кои, как полагаю, токмо жесточайшей борьбой и истязаниями и можно одолеть.

Старец чуток распрямился, выцветшие зеленоватые глаза его заинтересованно заблестели. Голос погромчел.

- То верно! Добро, красно сказал. Слышал где? Или свои слова?

- Свои, святый отче. Истинно так мыслю и хочу!

- Горазд! - удовлетворенно заключил старец и, кивнув, велел Денису присесть на травку и ждать, а сам, не разгибаясь, покряхтывая, медленно двинулся в дом игумена.