Выбор

— Большая! Я хочу, чтобы ты это знал! Мы с твоим отцом познакомились ещё в академии. Наши роды не были близки, но и не враждовали, они просто принадлежали к разным кланам, как и сейчас, но это не помешало нашей с Семёном дружбе. И мы пронесли её через всю жизнь, и венцом этой прекрасной дружбы должен был стать твой брак с моей дочерью. Когда вы с Ариной родились с интервалом в один месяц, мы с Семёном решили: наши дети должны создать семью, и мы должны породниться.

Зотову было тяжело говорить, особенно, глядя в вызывающе наглое лицо Левашова. Но он собрался и продолжил:

— Жизнь меняет людей, перекраивает планы и ставит всё новые и новые задачи. Чем старше мы становились с Семёном, тем меньше времени у нас было для общения. Но я всегда знал: у меня есть друг, за которого я готов отдать жизнь, и который отдаст за меня свою. Ещё совсем недавно я был в этом уверен. Но ты разрушил всё за один день.

— Вы сегодня уже говорили, что я всё разрушил, — съязвил Левашов. — И не раз.

— Я должен был потребовать суда чести, — продолжил Зотов, проигнорировав слова молодого графа. — И я бы это сделал, если бы не Семён. Я не мог причинить такую боль своему другу — видеть, как сына лишают звания дворянина. Но при этом я не простил тебе этот подлый поступок, и не забыл о нём. А потом твой отец приехал ко мне домой и сказал, что не хочет войны. Мы поговорили, разобрали ситуацию и пришли к выводу, что нас кто-то хочет стравить. В любом случае после твоего поступка не могло идти речи о том, чтобы сохранить дружбу, но и воевать ради чьих-то интересов нам не хотелось.

— Вы пришли, чтобы читать мне лекцию о том, что я недостоин своего отца? — спросил Левашов.

— Он пришёл, чтобы дать тебе дураку последний шанс! — вступил в разговор Милютин. — И объяснить, что ты пешка в чужой и опасной игре.

— Опять пугаете?

— Ещё не начинал, — ответил глава столичного КФБ. — Но скоро начну. Был бы ты немного умнее, то понял бы, что сейчас ситуация выглядит следующим образом: у нас есть двое потерпевших, которые дали показания, как ты их похищал в составе преступной группы. Они же выступают и свидетелями твоей расправы над неизвестными лицами, которые их охраняли. То, что ты находишься в этом здании, знает не больше десяти человек. И ты должен понять, что выйти отсюда ты можешь только в одном случае — если встанешь на путь сотрудничества со следствием.

— Вы должны предоставить мне адвоката, — как ни в чём не бывало сказал Левашов.

— Должны, — согласился Милютин. — Но не обязаны. Тебя, вообще, здесь нет. Арина Зотова и Роман Андреев дали показания, что расстались с тобой на берегу озера, где сбежали от тебя. Ты официально объявлен в розыск. Мы ищем тебя по всей стране. Если ты пойдёшь на сотрудничество, то, возможно, даже станешь потерпевшим, которым манипулировали. Если нет…

Глава столичного КФБ встал из-за стола, подошёл к Левашову и очень доверительным тоном произнёс:

— В тот день, когда мне надоест с тобой возиться, я сожгу тебя прямо в этом подвале. Ведь здесь не просто так бетонный пол и железная мебель. От тебя останется лишь горстка пепла, которую я соберу веником в маленькую жестяную баночку из-под леденцов и поставлю на полочку в своём кабинете. Есть у меня такая слабость — кто-то коллекционирует монеты, кто-то картины, а я маленькие жестяные баночки с несговорчивыми дураками внутри. И есть у меня предчувствие, что скоро моя коллекция пополнится.

— Я не боюсь Вас! И я не боюсь, что Вы меня сожжёте!

— Правильно делаешь. Чего там бояться? Дело пары секунд — и ты горстка пепла. Бояться надо другого — что я не сразу тебя сожгу. Но у тебя всегда есть возможность начать сотрудничество. Как надумаешь, сообщи мне через тех людей, которые начиная с завтрашнего дня регулярно будут делать тебе очень больно.

— Вы не имеете права меня пытать! Я всё расскажу!

— Не так уж просто будет что-то кому-то рассказывать, находясь в баночке из-под леденцов, — ответил Милютин и нажал кнопку на столе

Почти сразу же вошли конвоиры, а Милютин с Зотовым покинули допросную. Когда они выходили, вслед им раздался крик Левашова:

— Я требую семейного адвоката и звонок деду!

Иван Иванович снаружи захлопнул дверь допросной и обратился к Фёдору Сергеевичу:

— Я же тебе говорит, что он идиот.

— Согласен, — ответил Зотов. — Идиот клинический. Но, по крайней мере, теперь моя совесть чиста. Я сделал всё, что мог, ради памяти Семёна.

Пройдя длинным коридором к лестнице, Милютин и Зотов и поднялись по ней на первый этаж, где у главы столичного КФБ запищал телефон.

— Так всегда, — усмехнувшись, сказал Милютин и достал телефон. — Выходишь из нашего уютного подвала и куча сообщений о пропущенных звонках.

Иван Иванович хотел просмотреть список сообщений, но телефон зазвонил.

*****

Наконец-то, вместо уже ненавистного мне голоса робота, я услышал гудки дозвона, и почти сразу же из динамика послышался голос Милютина:

— Слушаю.

— Это человек в банном халате! — сказал я, вспомнив, как мне было велено представляться. — У меня экстренная ситуация, и есть для вас подарок!

На всякий случай я не стал прямо говорить, в чём дело.