Выбираю таран

«Я летел на машине Морозова, имевшей номер «01». Но вдруг услышал в наушниках: «Сокол-17, не узнаю вас!» Говорил кто-то из тех, кто находился на командном пункте нашей воздушной армии или штаба фронта. (Похоже, сам командующий армией Т. Т. Хрюкин.)

Выходит, они знали, кто ведет морозовскую машину, а я непростительно промазал…»

— Я — Сокол-17. Надеюсь, в ближайшие минуты вы узнаете меня! — разгоряченный обидой, выкрикнул в эфир Владимир.

На земле шло сражение, вздымались клубы огня, дыма и пыли. Видно, «фоккер» уже сфотографировал боевые позиции нашей пехоты, а значит, и артиллерии и не должен был уйти с фотопленкой на запад.

«Я пошел в атаку. До ФВ оставалось метров 50–70. Я выдержал еще секунду. Мои трассы прошили оба фюзеляжа. Стрелок не ответил. Значит, убит. Я хотел обойти «раму», — вспоминает ход событий того нечаянного тарана Лавриненков, — но то ли я развил столь большую скорость, то ли «рама», потеряв управление, непроизвольно скользнула туда же, куда сворачивал я. А может, причиной всему был необычно широкий фюзеляж «фокке-вульфа»? Только нам двоим не хватало места, чтобы разминуться».

Крылом «кобры» он задел хвостовое оперение «рамы»… Вот он, таран, пусть непреднамеренный, но классический, безударный — плоскостью по хвосту, каких множество совершили наши летчики до этого дня и большинство из них сумели довести машину с поврежденным крылом или винтом до аэродрома. Но крыло «американки» не выдержало удара — отвалилось…

«От удара меня бросило вверх, — вспоминает Лавриненков. — Грудью натолкнулся на ручку управления, головой ударился о прицел. От резких движений при падении я очнулся. Правой рукой нажал на аварийный рычаг. Дверцу словно вырвало ветром… Вывалился на крыло. Струей воздуха меня смело с него. Рука машинально нащупала спасительное кольцо. Парашют раскрылся. Я повис над землей, которая будто застыла в удивленном ожидании…»

А внизу — железная дорога, которая здесь, близ Матвеева кургана, делит землю на свою и чужую. Куда отнесет ветер летчика, оставшегося без надежных крыльев? Понес на запад, к новым испытаниям его характера, его воли.

«Страх, охвативший меня на какое-то мгновение, не нарушил ясности мысли, — продолжал Лавриненков. — Не хочу, не хочу очутиться у фрицев! — протестовала во мне каждая клеточка. Начал вертеться, раскачиваться в воздухе. Уже взорвались оба падавших самолета. Уже «кобры» моих товарищей растаяли в синеве. Мимо просвистела пуля, отстрелила купол. Мне сдавило горло. Я закашлялся, ртом пошла кровь. Наконец, почувствовал под ногами мягкую землю. Парашют немного протащил меня. Несколько гитлеровцев схватили меня и поволокли в траншею. Навалились, придушили, обезоружили, начали обыскивать. Потом услышал над собой властный голос. Один из гитлеровцев, взяв меня за плечо, помог подняться. Пять или шесть солдат, наставив автоматы, стали вокруг. Вперед шагнул офицер, подтолкнул меня. Я догадался, что надо идти…

Тяжко идти, не ведая куда. Я боялся выстрела в затылок, боялся, что не успею бросить в лицо врагу свое проклятье.

Под дулами автоматов впервые подумал: как держать себя на допросах?

Из летчиков нашего полка, сбитых над оккупированной территорией, домой никто не возвращался, их горькая наука осталась неизвестной. Надо бежать! Только бежать! Решил это и почувствовал, как сразу стало легче».

Его привели на допрос к генералу.

— Кто вы? — спросил он через переводчика-майора.

— Я летчик, Герой Советского Союза, — твердо ответил Лавриненков, вспомнив, что в нагрудном кармане лежит письмо друга, из которого немцы узнают, кто он.

— Почему вы пошли на таран нашего самолета?

Пришлось объяснить ситуацию, сложившуюся в воздушном поединке с «рамой», о неожиданном столкновении с ней.

— Но у нас есть свидетель, который утверждает, что вы намеренно таранили нашего разведчика.

«Через минуту в комнату вошел высокий светловолосый офицер. Голова и левая рука его были забинтованы, куртка расстегнута, на кителе поблескивали какие-то нашивки и награды.

Мне объяснили, что это знаменитый летчик-разведчик, работающий на танкистов. Раненый заговорил тоже.

— Господин генерал считает, что вы сбили нашего аса, нарушив законы ведения войны в воздухе, — торжественно переводил майор. — За таран вы будете наказаны».

Эта реакция фашистов на таран — не высшая ли оценка русского рискованного приема?

Лавриненкову не поверили. Через несколько дней сидения под стражей его привезли на немецкий аэродром. Как стало вскоре понятно, для показа гитлеровским летчикам: те хотели увидеть советского аса и побеседовать с ним. Его подводили то к «хейнкелям», то к «мессерам»: пусть русский посмотрит, какие у них отличные боевые машины!

— Ваши летчики начали драться с нами на вертикалях, — заметил один из пилотов.

— Значит, есть у нас и боевая вертикаль, — ответил Лавриненков.

«Немецкие пилоты с интересом ощупывали мою гимнастерку, заглядывали почему-то под нее. Пробовали пальцами мышцы моих рук. Увидев окровавленную нижнюю сорочку, покачали головами, отошли.

— Вас сбивали раньше? — спросил старший из них. — Нет.