Вверх дном

— Я? Допустить что-нибудь подобное, дорогой Мастон? Как мало вы меня знаете!.. Неужели я способна уговаривать вас пожертвовать вашей честью ради безопасности?.. Покрыть бесчестием имя человека, вся жизнь которого посвящена высшим целям?

— Ну, и отлично! Я очень, очень рад, что вижу в вас прежнюю щедрую и энергичную акционершу нашего общества. Нет, нет, ни на минуту не сомневался я в вашем благородстве.

— Благодарю вас, Мастон.

— Что касается меня, — продолжал математик, — то они очень, очень ошибутся в своих ожиданиях. Выдать этим дикарям нашу тайну, указать место, где скрываются наши друзья, готовясь к великому предприятию, которое составит нашу гордость и славу? О! Я скорее умру, чем произнесу хоть слово!..

— О, Мастон, я преклоняюсь перед вами! — воскликнула вдова, растроганная твердостью своего друга.

Эти два существа, спаянные между собою энтузиазмом и одинаково безумные в своих мечтах, как нельзя более подходили друг к другу.

— Нет, никогда не узнать им той страны, в которой моим вычислениям суждено принять конкретную форму! — прибавил Мастон. — Пусть они убьют меня, если это им угодно, но тайны я не выдам!

— Если убьют вас, пусть убьют и меня вместе с вами! Я тоже докажу, что умею молчать! — вскричала вдова.

— К счастью, дорогая Еванжелина, они не знают, что вам известна наша тайна!

— Но неужели вы думаете, дорогой Мастон, что я способна выдать вас потому только, что я женщина? Изменить друзьям… вам?.. Нет, нет, мой друг, никогда!.. Пусть поднимут против вас население городов и деревень всего мира; пусть все придут в вашу тюрьму с целью вырвать у вас вашу тайну, — не бойтесь, я не покину вас, и нашим утешением будет мысль, что мы умрем вместе!..

И если Мастон действительно мечтал когда-либо очутиться в объятиях своей горячей обожательницы, то подобная смерть должна была казаться ему в высшей степени заманчивой.

Так оканчивался разговор Скорбит с Мастоном всякий раз, когда она приходила навестить его.

А когда члены следственной комиссии спрашивали ее о результатах переговоров с заключенным, она неизменно отвечала:

— Пока ничего еще не могла добиться. Разве со временем удастся!..

Со временем! Но время-то не ждало, а бежало быстрыми шагами! Недели проходили, как дни; дни, как часы, а часы, как минуты! Апрель сменился уже маем. Еванжелина Скорбит ничего еще и не добилась от Мастона. А там, где потерпела неудачу такая влиятельная женщина, понятно, никто не мог уже рассчитывать на успех!

Что же оставалось предпринять?

Неужели бросить надежду и покорно ждать лишь случая, могущего предотвратить надвигающуюся катастрофу?

Поэтому-то европейские делегаты сделались более настойчивы, чем когда-либо. Между ними и членами следственной комиссии поминутно происходили стычки, которые приняли в конце-концов характер настоящей войны. Даже флегматичный Янсен, при всем добродушии, присущем голландцу, ежедневно осыпал своих противников упреками. Борис Карков пошел дальше и вызвал на дуэль секретаря комиссии; к счастью, она окончилась только легким ранением противника. Не вытерпел и майор Донеллан: правда, согласно английским обычаям, он не прибег к оружию, но зато, в присутствии своего секретаря Дэна Тудринка померился боксом с Вильямом Форстером, флегматичным торговцем трески, подставным лицом «Северного Полярного Товарищества», в сущности не имевшим ни малейшего понятия обо всем этом деле.

Обитатели всего мира уже считали Америку ответственной за предприятие, которым хотел обессмертить свое имя Барбикен, один из самых знаменитых ее граждан. Возник даже слух, что в непродолжительном времени из Америки будут отозваны посланники и будет объявлена война.

Бедная Америка! Она и сама не желала ничего большего, как поймать Барбикена и его соучастника, и не ее вина, если, несмотря на все старания, это до сих пор ей не удавалось.

Напрасно обращалась она за содействием к европейским державам; те отвечали ей:

— В ваших руках Мастон, один из соучастников. Ему, конечно, все известно. Заставьте его открыть всю правду, и тогда общественному волнению настанет конец.

Шутка сказать! Легче извлечь слово из уст глухонемого, чем из этого Мастона! Общее раздражение и волнение возросли до того, что нашлось несколько практичных людей, вспомнивших о средних веках и предложивших, в виду такого исключительного обстоятельства, прибегнуть к пытке, делающей разговорчивым самого упорного молчальника. Положим, это жестоко, но ведь дело шло, говорили эти люди, о спасении не одного, двух человек, а всего человечества.

Но что годилось в средние века, то не может повториться в наш так называемый гуманный, просвещеннный век, ознаменованный изобретением магазинных ружей, разрывных пуль и всяких взрывчатых веществ, до мели-мелонита включительно… И в виду того, что Мастону не грозила опасность подвергнуться участи средневековых узников, оставалась надежда на то, что он сам, наконец, поймет свою ответственность и скажет то, чего от него требовали, или же, что какой-нибудь неожиданный случай так или иначе раскроет тайну.