Введение в Новый Завет Том I

Сама по себе критика форм ничего не говорит об историчности материала, облеченного в форму речения, притчи или рассказа о чудесах. Произносил ли Иисус это речение или эту притчу? Совершил ли Он это чудо? Действительно ли произошло то или иное сверхъестественное событие? Критика форм не способна ответить на эти исторические вопросы[43]. Интерпретаторы иногда забывают об этом, как видно хотя бы из бультмановской классификации «легенд». Несмотря на жанр, Бультман не считает, что это рассказы о чудесах в собственном смысле слова: по его мнению, они суть назидательные религиозные рассказы, которые исторически недостоверны. Последнее суждение основано не только на идентификации формы, но и на априорной посылке о том, какие события могли и не могли иметь место. С точки зрения Бультмана, рассказы о Тайной вечере — лишь культовые легенды (BHST 244–245). Однако другие исследователи указывают, что предание о евхаристической трапезе, состоявшейся в ночь перед тем, как Иисус был предан, уже существовало в те времена (середина 30–х годов), когда Павел стал христианином (1 Кор 11:23–26).

5. Критика редакций. Включение индивидуальных компонентов (рассказов о чудесах, притч и т. д.) в окончательный продукт (целостное Евангелие) глубоко модифицирует их значение, а ведь читателей НЗ во многом волнует именно смысл всего Евангелия. Не случайно поэтому в новозаветной науке XX века гегемонию критики форм нарушило появление критики редакций. Критика форм занималась предысторией единств, скомпилированных евангелистами, а критика редакций (во всяком случае, то ее направление, которое можно назвать «критикой автора»)[44] признала творческую роль авторов в переработке унаследованного материала. Внимание переключилось на интересы евангелистов и плоды их трудов. Если мы более или менее точно знаем, каким материалом пользовался автор, то по внесенным им редакторским изменениям можем судить о его богословских взглядах. Например, если Мф и Лк использовали Мк, то очевидно, что они глубоко чтили Двенадцать: они опускают Марковы материалы, подчеркивающие провалы апостолов, и добавляют отрывки, где апостолы представлены в позитивном свете (Лк 9:18–22 пропускает материалы из Мк 8:27–33, а Мф 16:13–23 добавляет к ним новые). Такие суждения становятся более шаткими, когда нет уверенности относительно использованных источников, — проблема, которая мешает исследовать богословие Мк и Ин[45]. Однако даже если мы не знаем источников, богословские взгляды редакторов/авторов видны из созданных ими произведений. Какими бы ни были компоненты, если читать любое Евангелие как оно есть, оно несет богословскую весть. И здесь критика редакций выводит нас на нарративную критику (см. ниже).

6. Каноническая критика. В каком‑то смысле этот подход[46] можно считать развитием интереса к окончательному продукту, отраженного в критике редакций. Хотя каждая из новозаветных книг является целостным произведением, все они стали Священным Писанием только как часть новозаветного собрания: взаимосвязь с другими текстами канона придает им новый смысл. (См. выше, главу 1 о том, как собирались и группировались отдельные тексты.) Если другие формы критики изучают смысл того или иного отрывка самого по себе или в контексте книги, каноническая критика исследует отрывок в свете всего НЗ или даже всей Библии. Далее в разделе (Г) мы чуть подробнее скажем об этом подходе.

7. Структурализм. Хотя критика форм и критика редакций имеют литературные компоненты, последние обрели особую значимость в других подходах. Структурализм (или семиотика) занимается новозаветными текстами в их окончательной форме[47]. Хотя интерпретаторы давно находили в общей структуре ключ к авторской интенции, и хотя излагать во «Введениях в НЗ» композицию каждой новозаветной книги стало почти признаком хорошего тона, все же «структура» в структурализме — гораздо больше, чем общая композиция. Особенно в работах французских литературоведов семиотика выросла в сложнейший метод, сродни математике. Выявляемая структура не есть очевидная глазу композиция, ибо глубинные структуры не лежат на поверхности, но помогают генерировать текст (причем автор сам может этого не осознавать). Выявлять такие структуры необходимо, чтобы воспринимать текст как когерентное целое. Часто структуралисты предлагают разработки настолько сложные, что неструктуралисты задаются вопросом: действительно ли есть толк от всех этих ухищрений и действительно ли семиотический анализ дает результаты, недоступные обычной экзегезе[48]. Предлагаю читателям самим в этом разобраться, ибо привести здесь хоть один пример нелегко. В большинстве случаев структурализм не входит в задачи нашей книги[49].