Вулканы, любовь и прочие бедствия

Огненный мрак и пеплопад вытягивают из людей волю к жизни. Я видела, как у целой группы боевых студентов-геологов после нескольких часов во мгле пропадало желание что-либо делать, их накрывал пессимизм, они ложились и натягивали на голову спальные мешки. Эта реакция первобытная, а причина ее проста: мы дети света, и нас дезориентирует густая мгла, струящаяся из-под земли. На меня пеплопад тоже действует угнетающе, как и на моих спасителей, но я тренированная, подготовленная и меня подгоняет иной страх, нежели их. Бегущие довольно быстро выдыхаются — да и сложно бежать по трещинам в темноте, ведь мы не видим ни зги.

«Keep moving, — кричу я, — our lives depend on it!»^[31] Но они не понимают английского или не слышат, постоянно замедляя ход. Чемоданы они побросали по дороге, а сами понуро бредут вперед, волоча ноги по шлаку; седая женщина тихонько хнычет при каждом шаге. Наконец она садится; мужчина и женщина — вероятно, ее сын и сноха — поднимают ее на ноги и ведут дальше, но через несколько минут она опять сдается и падает на дорогу. Они пытаются снова поставить ее на ноги, но та мотает головой, не хочет подниматься. Какое-то время они стоят над ней, потом сноха уходит, а сын остается. Постепенно расстояние между нами становится больше, я теряю из виду отставших. Кажется, отец с сыном ведут меня только одной силой воли, а потом младший смотрит на меня, извиняясь, отпускает, останавливается и скрывается в черной вьюге.

«Please don’t give up, we have to keep moving!»^[32] — кричу я отцу, но он не слышит, не понимает, наклонил голову в капюшоне и продолжает идти, словно ничего другого не умеет, точно вол, всю жизнь таскавший один и тот же плуг. В конце концов он тоже сдается и отпускает меня, его руки висят как плети. Я беру его за руку и пытаюсь вести за собой: «Please», — говорю я, но он только смотрит грустными воспаленными глазами из-под грязного респиратора. А затем садится в пепел, которого на дорогу навалило целые сугробы.

Я иду вперед, ковыляю несколько метров на больных ногах, затем сдаюсь и падаю на колени, ползу по дороге на четвереньках, плача и ругаясь. Постепенно сумятица у меня в голове затухает, мысли угасают, я растеряла все свое осмысленное существование на этой дороге. Все скрывается в черноте: моя работа и репутация, честолюбие и мечты, гордость, тщеславие, родители, дом, муж, любовник, дети. Под конец ничего не остается, только тьма и любовь, тоска по всему, что живет на свету, и отрывок стишка, отдающийся у меня в голове, когда остальное поглотила мгла:

Спит цветочек

в чистом поле,

мышка под мохом…

А потом и она умолкает.

^{Пояснительная статья X}

Гротта^[33]

…На самом деле стишок ни с чем не связан, не знаю, почему он пришел мне на ум в темноте. Клочок земли, на самом деле лежащий ниже уровня моря, побережье, насыпанное для защиты от океана, наступавшего с трех сторон. Когда-то это был просторный цветущий край, но море постоянно отрезало от него куски, земля выветрилась и сникла, так что от нее осталась только котловина, по форме напоминающая слезу. Это даже не считается полноценным островом из-за тоненького перешейка, соединяющего его с большим берегом, подобно пуповине: зависимая территория, негативное пространство, упорно не желающее уходить под воду.

Всю свою двенадцатилетнюю жизнь я провела в Западном районе Рейкьявика, а на Гротту никогда не ездила. Но вот в один прекрасный день Гудрун Ольга берет и отвозит меня туда в своей маленькой винно-черной машине мимо всех этих больших особняков и паркуется возле автомастерской на самом краю мыса. Она берет с заднего сиденья большой рюкзак и корзинку для пикника, ее протягивает мне, а рюкзак, такой тяжелый, с трудом взваливает себе на плечи. Затем выдвигается в путь, и я за ней, мне необыкновенно страшно и любопытно.

Ни за что на свете не посмею спросить, что мы там делаем. Мама привыкла не замечать моего существования, а тут мы вдруг отправились вместе в путешествие! Я даже и не знала, что у нее есть эта машина. Но когда в тот день пришла к ней, она меня ждала — с нетерпением, с радостью, со странным огоньком в глазах: «Сегодня будет Иванова ночь. Тогда мы попадем в сказку».

«А папа знает?» — неуверенно спрашиваю я.

«Да, — говорит она, — но он хотел сделать тебе сюрприз, поэтому ничего тебе не сказал».

Конечно же, это неправда: папа никогда и не пытался делать мне сюрпризы. Если бы он знал, что я собираюсь в путешествие, то сперва бы прочел мне небольшую лекцию о геологии тех мест, дал свой геологический молоток и сделал бы мне с собой по меньшей мере три сэндвича с паштетом и огурцом. Но я не возражаю, поскольку слишком удивлена и обрадована, что она захотела взять меня с собой.