Вулканы, любовь и прочие бедствия

Я тянусь за сахарницей на соседний столик и ставлю ее рядом с перечницей.

— Благодаря этому инстинкту мы и притягивается друг к другу так сильно. Мысль о тебе вызывает у меня телесные симптомы, головокружение, дрожь, наслаждение. Я теряю рассудок, аппетит, сон. Это называется: я влюблена в тебя.

Он ласково улыбается и тянется своей рукой к моей, но я отдергиваю ее.

— Нет, ты послушай! Это не объяснение в любви, это факт. Наши мозги купаются в дофамине и норадреналине — нейромедиаторах, управляющих хорошим самочувствием и напряжением, и при этом сокращается количество серотонина — биохимического тормоза в мозгу, чем и объясняется импульсивность и анархичность нашего поведения. Другими словами, мы всецело пребываем во власти примитивных инстинктов, как мартовские кошки. Или как собаки во время течки.

— Как ты можешь такое говорить о любви? О наших чувствах?

— Погоди. Дай мне закончить.

Я беру со стола солонку.

— Но это еще не все. В последние недели я приняла много судьбоносных и неудачных решений. Первой ошибкой было не прекращать наше общение, когда я ощутила, что меня влечет к тебе. Затем поняла, что влечение обоюдно, но все равно не разорвала эти отношения. Потеряла контроль над собой и прикоснулась к твоему телу, это стало третьей ошибкой, а затем довершила сделанное и пришла к тебе домой… и мы занялись любовью. Я изменила мужу, семье, самой себе и продолжаю изменять, пока вижусь с тобой.

Ставлю солонку рядом с перечницей и сахарницей.

— Мои чувства к мужу относятся к третьей категории нейромедиаторов, которые управляют дружбой, товарищескими чувствами, длительными отношениями. Такой любовью управляет окситоцин, а не эта гремучая смесь дофамина с норадреналином, которая влечет меня к тебе. Смотри, — записываю на салфетке: «C₈H₁₁NO₃» — и подаю ему. — Вот что происходит с нами.

— Анна, — произносит он, но я не даю ему перебить меня.

— Понимаешь, это не наша вина. Да, конечно, мы принимали не те решения, но таковы абсолютно естественные реакции. Сейчас нам необходимо сделать выбор. Довериться ли этим звериным инстинктам, гормонам и нейромедиаторам? Развестись ли мне с мужем, разрушить семью, поставить под угрозу счастье детей или переждать этот нейромедиаторный всплеск и снова вернуться к прежнему безопасному и счастливому существованию, довериться окситоцину? — Я указываю на него. — А ты? Ты не сбежишь от меня — огорченной, неудовлетворенной, если наша так называемая любовь окажется просто временным всплеском гормонов? Ты стерпишь упреки, угрызения совести, если окажется, что на самом деле ты меня и не любил? Пока мы не познакомились, нам было хорошо, мы были счастливы, и можем сделать выбор: вновь вернуться к этому состоянию или сделать ставку на туманное будущее, которое зиждется на помехах в нейромедиаторах мозга.

— Анна, ты ничего не понимаешь! — Тоумас рассматривает салфетку и качает головой. — Ты такая глупая. Такая ужасная дура. С твоими-то способностями, мозгами, учеными степенями! Умнейший человек, которого я встречал. И тебе потребовался я, придурок, который и в университет-то не поступил, чтобы сказать: любовь не формула, наши чувства не нейромедиаторы. И я в тебя влюблен не благодаря каким-то там всплескам дофамина. А потому, что ты — это ты, потому, что у тебя на левой щеке ямочка и ты всегда заправляешь прядь волос за левое ухо, когда нервничаешь, вот так. И потому, что у тебя такой изгиб бедра, а на заднице маленькая родинка в форме сердечка. Я люблю твой голос, твой пыл, когда мы занимаемся любовью, твой смех, который иногда прорывается наружу из глаз, когда ты пытаешься быть серьезной. Люблю даже эту твою нелепую слепую веру в разум и то, как ты пытаешься применить научную аргументацию к вещам, к которым не применима ни аргументация, ни знания, ни разум. К вещам, которые просто существуют, всегда существовали, которые древнее, чем мы можем вообразить, и которым наплевать и на формулы, и на разум. Я люблю тебя всем моим измученным сердцем, и без тебя моя жизнь ничего не стоит.

Мой возлюбленный сидит напротив меня, в его зеленых глазах — солнце, и непослушная прядь падает ему на лоб. И я тоже люблю его всей моей разбитой несчастной жизнью.

— Твое сердце, — говорю я надломившимся голосом, — это всего лишь мышца, которая перекачивает кровь в теле.

— Совершенно верно, — кивает он и оттягивает ворот своей кофты совсем вниз, до самого сердца, берет мою руку и прикладывает к своей голой груди. — Вот. Слышишь, как бьется? Оно качает все эту кровь только для тебя.

Я закрываю глаза, а потом мы выходим, садимся ко мне в машину, едем в укромное место возле горы Торбьёрн и занимаемся любовью среди вереска. За спиной у нас проселок через лавовое поле, а в глазах солнце; мелкая пыль вздымается в воздух и падает на нас; я смотрю в небо — такое до нелепости голубое — и хнычу от безнадежности: мое сердце разорвалось на части от любви.

Любовь хуже смерти