Втуненко

— Пожалуйте, пожалуете! По лестнице, сюда! Не бойтесь, что скрыпит: новый дом, осенью строен, еще не успел устояться.

Холодная стеклянная галерея окружала второй этаж. Корнил Саввич вел гостя мимо нечистых корыт и матрацев, которые, по его объяснению, вымораживались во избавление от некоторых мучителей, неразлучных будто бы со всяким новым домом.

— В опилках заводятся… самозарождение!

Наконец он постучал в дощатую некрашеную дверь. Вышневолоцкий зажал нос; какая-то маслянистая вонь отравляла воздух квартиры. На перегородку брошены были платья, полотенца и просто тряпки.

Красивая женщина, цыганского типа, с болезненным худым лицом и неопрятными волосами, выглянула и спряталась.

— Жена — Марья Саввишна, — молвил Корнил Саввич и потер руки.

Вышневолоцкий вошел по приглашению хозяина в небольшую светлую комнату.

Каштановый сеттер с умными, как у человека, главами лежал на ковровой подстилке. Перед ним стояла чашка с нетронутой овсянкой и вода в разбитом горшочке. Увидав хозяина, сеттер слабо повилял хвостом.

— Моя гордость! — вскричал Корнил Саввич, — несказанной красоты! Кличка — Перл. На стене, под стеклом — похвальный лист Перлу. На собачьей выставке всех удивил! За него двести дал, а пятьсот предлагали, да я отверг. Еще не дошел до того, чтобы собаками торговать. Перлушка, милый Перлушка! Что приуныл, брат, что призадумался? Болен, бедняжка! Не хочется к ветеринарам обращаться — живо уморят, Марья Саввишна, давала ему серку? Перлушка, милый мой Перлушка!

Корнил Саввич нагнулся, пес привстал и лизнул его в губы.

Вышневолоцкий сел на венский расшатанный стул и поднес к носу свой белый надушенный платок, потому что все еще не мог привыкнуть к зараженному воздуху, который, однако, не смущал хозяев. Бедность и неряшливость царили в комнате. Постель в углу незастлана. Вороха газет, между которыми видное место занимал "Разговор", валялись на комоде и на полках покосившейся этажерки, на столе. Сырость намочила обои. Внизу двойных рам были сделаны деревянные желобки, и их наполняла вода, струившаяся со стекол.

— Неприглядное жилище? — спросил Втуненко. — Семнадцать рублей плачу, — ух! как трудно достаются. Марья Саввишна, нам бы закусить чего-нибудь! А главное, водочки, водочки! капельку!

Он показал на пальце, сколько именно водочки.

— Корнил Саввич, я считал вас гораздо старее, — начал Вышневолоцкий. — Ни одного седого волоса… Сколько вам лет?

— Шестой десяток идет… Что, молод?

— "Василия Темного" я читал еще в первом классе гимназии… помню, с картинкой.

Втуненко закинул голову и хвастливо посмотрел на Вышневолоцкого.

— Теперь не пишут исторических романов, — сказал он.

Вышневолоцкий не возразил ничего.

— Нет той эрудиции! — начал Корнил Саввич, помолчав. — Марья Саввишна, помнишь "Силуэт"? Это — их сочинения!..

Марья Саввишна вошла с тарелкой в руке и с графинчиком.

Вышневолоцкий встал.

Марья Саввишна была в красной кофточке, застегнутой не на все пуговицы: их недоставало там, где они более всего были нужны. Поставив завтрак на стол, Марья Саввишна протянула гостю руку.

— Здравствуйте, не взыщите за угощение. Я, Корнил Саввич, купила наваги на десять копеек, да гусиных ланок.

Вышневолоцкий понял, что воздух был отравлен навагою, которой он терпеть не мог.

— Ну, будем же здоровы! — произнес Корнил Саввич, держа рюмку у рта. Он медленно проглотил водку, помотал головой и налил Марье Саввишне. — Она пьет не хуже меня!

— Неправда! Вот уж неправда! Я пью для удовольствия, а ты из жадности.

— Что же вы не закусываете? — спросил Корнил Саввич.

— Они непривычны к нашей пище, — произнесла Марья Саввишна. — Кушайте лапки.

Вышневолоцкий взял лапку.

— Почему нападаете вы на Лавровича? — начал Вышневолоцкий. — Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.

— Ах, нет, напрасная забота-с! — вскричал Корнил Саввич. — Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара[5]. Да-с.

— Неужели? — сказал Вышневолоцкий. — А вы говорили, Лаврович завел полемику с "Московскими ведомостями".

— Признаюсь, полемика-то была с "Русскими ведомостями", а я, по праву корректора, переделал… Так что ему должно влететь от Страстного бульвара-с.

Вышневолоцкий улыбнулся и спросил:

— Вы корректором в "Разговоре"?

— Управляю типографией Шулейкина и вместе корректор. Конечно, корректор корректору рознь… Другой не посмел бы. А я напутал: хозяин давно просил выставить господина Лавровича. Хозяину надо, чтоб журнал ничего не стоил, чтоб купцы платили за бесчестье, чтоб сотрудники печатали у нас ябеды и еще нам платили!

— Послушайте, я не пойму — вы за кого же собственно?

Корнил Саввич выпил рюмку водки и, блеснув глазками, шепотом произнес:

— За себя-с, за сохранение своей престарелой униженной личности!

Вышневолоцкий вдумчиво посмотрел на него; Корнил Саввич отвернулся.