Вторжение в Персей

– У нас под душ идут, чтоб очиститься, у вас – чтоб запачкаться, – сказал я сердито.

– Никелевая планета! – пояснил он снисходительно и бесстрастно. – Среди наших баз имеются марганцевые, железные, свинцовые, кобальтовые, натриевые, золотые, ртутные… Для вас выбрана никелевая, потому что она – зеленая.

– Я предпочел бы золотую, они нам знакомы, – сказал я, намекая на то, что одну золотую планетку мы уничтожили.

Он пропустил намек мимо ушей.

– Вы не вынесли бы там хлорных соединений золота. Великий хочет сохранить вам жизни.

– Если вы заботитесь о наших жизнях, зачем загонять нас в эту тесную берлогу?

– Места хватит всем.

Туннель вел во вместительный вестибюль, откуда отпочковывались широкие коридоры с самосветящимися стенами. Под маской невзрачного домика скрывался обширный комплекс. Все здесь, как и снаружи, было никелевое, но соединения никеля потеряли мертвенную зеленую однообразность, металлически чистый, он уже синевато поблескивал.

– Направо – людям, прямо и налево – вашим союзникам, – сказал Орлан.

Ангелы повалили прямо, пегасы и драконы понеслись налево, мы с Орланом повернули направо. Самосветящийся коридор вел в огромный четырехугольный зал, стены и потолок его тоже светились. Вдоль стен тянулись похожие на желоба сооружения. В такой тюрьме можно было разместить команды целого флота галактических кораблей, а не только три экипажа.

– Нары! – показал Ромеро на желоба.

– Размещайтесь! – сказал Орлан. – Ты пойдешь со мной, адмирал.

Ко мне подошли Осима и Камагин, сзади встал Ромеро.

– Мы не пустим адмирала одного, – сказал Осима.

Ничто не изменилось на бесстрастном лице Орлана.

– Адмирал пойдет один. Вы не нужны.

Ромеро кивнул на телохранителей Орлана.

– Разрешите заметить, что вас тоже сопровождают адъютанты. Охрана по рангу положена каждому адмиралу.

– Он пойдет один, – холодно повторил Орлан.

– Не волнуйтесь, – сказал я друзьям. – Один я пойду или нас будет трое, все равно мы в полной их власти.

5

Я еле поспевал за моими проводниками: их плавные прыжки, напоминавшие танец, а не ходьбу, были даже быстрее моего бега. Временами они останавливались и поджидали, не оборачиваясь, точно видели спиной так же хорошо, как глазами.

В новом помещении, маленьком и скудно освещенном, Орлан приказал мне остановиться. Я стоял посреди комнаты. Орлан с телохранителями подошел к двери напротив, и она открылась им навстречу.

В помещение вприпрыжку вбежал человек, и я сразу узнал его. Это был Андре. Он двигался не как Андре, у него была старческая сгорбленная фигура, он уныло, не как Андре, склонял голову, нелепо размахивая руками, нелепо, скрипучим голосом что-то бормотал. Ничего не было у него от Андре, все было иное, незнакомое, неожиданное, непредставимое!.. Но это мог быть только Андре!

– Андре! – закричал я, кидаясь к нему.

Он поднял голову, и я увидел его лицо, постаревшее, изможденное, до того непонятное, что восторг мой мгновенно превратился в страх. Я прижал Андре к груди, застонал от ликования и боли, но в ту же минуту понял, что не одну радость принесет воскрешение Андре из небытия, и, может быть, меньше всего – радость.

Андре оттолкнул меня. Он меня не узнал.

– Андре, – молил я. – Взгляни же, это я, Эли, твой друг Эли, вспомни, я же Эли, я – Эли, Андре! Андре!

Он с тоской отворачивался. Я рванул его к себе. Он смотрел на меня и не видел: зрячий, он был слеп. Такие глаза я иногда замечал у людей, которые тяжело задумались. Только здесь все было безмерно, нечеловечески жестоко усилено.

Я снова обрел Андре, но он не вышел ко мне, он был в каком-то своем далеком мире. Он лишь внешне присутствовал здесь – его не было!

– Андре! – кричал я в отчаянии. – Это же я, Эли! Андре!

Он сумел вырваться и побежал. Я догнал его, еще сильнее рванул к себе. В исступлении я был готов бить его, рвать ногтями, кусать, целовать, обливать слезами – только бы это вернуло его в сознание. Он должен узнать меня, должен вспомнить себя и друзей – лишь это одно я отчетливо понимал, когда, хрипя от ярости, тряс его.

Андре, страдальчески закрыв глаза, бессильно мотался в моих руках. Он вдруг побледнел, а длинные огненные кудри – единственное, что сохранилось от прежнего Андре, – то закрывали, то освобождали его лицо, вспышками пламени проносились перед моими затуманившимися зрачками, это одно я видел с ясностью: кудри Андре вспыхивали.

Орлан и два телохранителя бесстрастно стояли в стороне. Я оставил Андре и подскочил к Орлану.

– Уроды, что вы сделали с Андре? Зачем его лишили разума?

Ответ Орлана прозвучал так торжественно и скорбно, что, вероятно, только это удержало меня от рукопашной схватки:

– Великий не хотел лишать его разума.

В бешенстве я прикусил свою руку, чтобы внешней болью перебить внутреннюю. Еще лучше было бы заплакать в голос, проклиная судьбу, и врагов, и себя, ибо я сам больше всех людей был виноват в нынешнем состоянии друга. Но на слезы мне не хватило сил. И я кусал руку, чтоб хоть так перебороть себя. Андре, сгорбленный, жалко качающий головой, уже не старался убежать, хотя я его больше не держал.