Вторжение в Персей

— Мужайся, сынок! — сказал я. — Бери пример с Эдуарда. Здесь страшная тяжесть, а храбрый воин, наш космонавт, прогуливается, как в корабельном парке.

— Я постараюсь, отец. — Голос Астра не слушался, из глаз не исчезал испуг, но жаловаться он не стал. — Что сумеет Эдуард, то и я.

Петри, поддерживая Астра за плечи, увел его от трапа. Астр почти догнал в росте маленького космонавта, почти не уступал ему в мужестве, но силы их были не равны, сам он этого не понимал, но я знал.

— Какой ужас, Эли! — прошептала Мэри.

У нее побелели глаза, не одни белки, но и радужная оболочка. Я и не подозревал раньше, что черные глаза могут белеть.

— Успокойся! — сказал я. — Труднее всего первые минуты, а их Астр вынес. Понемногу привыкнем к тяжести. Но если бы не Петри, ваше стремление сеять всюду жизнь могло бы стоить жизни нашему Астру.

— Я боюсь за тебя. После такой голодовки!..

— У меня было время забыть о голодовке.

Когда сошел последний человек, корабельные автоматы стали выгружать авиетки и припасы и какие-то длинные ящики с имуществом разрушителей. Петри погрузил в авиетку и рюкзак. Ни одна из авиеток не сумела взлететь. Форсируя мощности гравитаторов, они лишь ползли неповоротливей драконов и брали меньше половины обычного груза. Ящики разрушителей передвигались сами — низко летели над грунтом на гравитационной подушке, как на катках.

— Наденьте защитные очки, друзья! — посоветовал Петри.

В защитных очках не так слепило от скал планеты и свирепой звезды, накалявшей ее. И нестерпимый золотой блеск неба смягчался, хотя и не становился приятным. Больше всего меня угнетало небо — яростно золотое, однотонное, непроницаемо сияющее.

Ко мне подошел Осима:

— Какие будут приказы, адмирал?

— Приказы отдает Орлан, разве вы не знаете, Осима? — сказал я с горечью. — Какой я адмирал! Не хочу больше слушать этого обращения! Не хочу!

Мэри сжала мой локоть:

— Возьми себя в руки, Эли!

Ответ Ромеро на мой выкрик прозвучал суровей:

— Не ожидал такого малодушия, дорогой друг. Мы свободно выбрали вас в руководители — и вы останетесь руководителем, куда нас ни бросит судьба. Итак, какие будут приказы, адмирал? Какие призывы?

У меня путались мысли, тяжело шумело в ушах. Проклятая планета была слишком массивна. И хоть я уже не падал, ноги и руки были тяжелы для меня, голова камнем давила на плечи. Я всегда радовался своему телу, оно было — я, здесь оно превратилось в нечто внешнее, стало мне непомерно.

От меня ожидали приказа быть бодрыми, я не мог отдать такого приказа: во мне самом не было бодрости. Я обвел глазами товарищей. Камагин один не смотрел в мою сторону, остальные подбадривали меня взглядами. Камагин, несомненно, и сейчас был убежден, что все пошло бы по-иному, если бы мы подняли бунт и перебили охрану.

Труб с шумом залетел опять и опустился возле меня.

— Трудновато, — оказал он. — Ничего, не погибнем.

Неподалеку Лусин помогал идти пошатывающемуся Андре. Астр пошел к ним, с трудом отрывая ноги от грунта, он тоже пошатывался, но уже не падал.

— Хорошо, я обяжу вас приказом и обращусь к вам с призывом — и все в одном предложении, — сказал я. — Предложение такое: пусть каждый выполнит и вынесет то, что выполню и вынесу я сам.

К нам неуклюже подпорхнул Орлан с телохранителями:

— Кто пойдет первым в колонне?

— Я пойду первым, — сказал я.

Мы двинулись в непонятную дорогу — цепочка головоглазов, окружившая кольцом колонну. Орлан с телохранителями внутри цепочки, за ними я, за мной Мэри с Ромеро, Осима, Петри и Камагин, а дальше другие пленники. Крылатые ящеры и авиетки с грузами завершали шествие. Орлан временами оборачивался, нетерпеливый крик: «Скорей! Скорей!» подхлестывал нас, как плетью.

С тех пор прошло много лет, давно нет Орлана, скоро и меня не будет, но крик этот «Скорей!» доносится ко мне не стертым голосом воспоминания, он возникает живой, властный, грубый, и я опять, как в те дни бесконечного пути к Станции, испытываю ярость и отчаяние. Тысячи новых событий и чувств нарождаются ежесекундно — старые вечно живут.

— Скорей! — кричал Орлан, увеличивая размах прыжков.

Я старался не глядеть на угнетающий блеск пустыни со свинцовыми скалами, вспучившимися на золотой подстилке. Вначале я поднимал вверх лицо, чтоб ориентироваться по Оранжевой, медленно катившейся по золотому небу, но небо было еще томительней, чем планета. Я шел, ощущая, что и стоять здесь тяжко, а двигаться десятикратно тяжелее, стокилограммовые тумбы ног почти не сгибались.

Петри открыл, что надо не ходить, а скользить, и вскоре все мы двигались, словно на лыжах. Но и скользя по гладкому металлу, мы не могли угнаться за неутомимо ползущими головоглазами — на них одних не действовала плохо тяжесть — и за неуклюже скачущим Орланом.

— Скорей! — кричал он все яростней, и каждый выкрик сопровождался гравитационными оплеухами охраны.