Вторжение. Судьба генерала Павлова

Дорога петляла в тени и сырости раннего июньского утра. Однако на дальнем взгорье солнце уже позолотило верхушки деревьев, обещая новый день всем живущим людям. Надежда улыбнулась, хотела сказать майору об этом и не смогла.

Увидев напряженный взгляд, она посмотрела вверх, через лобовое стекло, и заметила отблески искр, рассыпавшихся в небе. Ничего не поняв, она с суеверным ужасом подумала, что это грозное знамение, древний страшный знак беды.

Искры рассыпались, двигались, и вдруг Надежда угадала в небесных блестках бешено вращающиеся винты.

— Вот она! — внезапно сказал майор.

— Кто? — спросила Надежда, беспомощно оглядываясь.

— Война! — эхом докатилось до нее. — Держись!

Майор бросил эмку в сторону, под высокий березняк, и затушил двигатель. Но шум не прекратился, наоборот, он нарастал и доносился не спереди, а откуда-то сверху.

Целые армады с крестами двигались в небе. Один самолетик вывалился из общего ряда и с диким воем понесся к земле. Надежда похолодела, точно самолет с крестами несся прямо на нее. Он, наверное, не видел ни маленькой эмки, ни прижавшихся друг к другу людей. Охотился, очевидно, за целью покрупнее, потому что капли, сорвавшиеся с черных крыльев, упали где-то за лесом. Взрывы последовали так часто, что их невозможно было сосчитать.

Наступило прозрение. Надежда поняла, что ей не увидеть Дмитрия Григорьевича, и ребенка, которого она уже любила всеми силами, ждет неведомая судьба.

— Вам куда?

Майор схватил ее за руки, и узкие Надины ладошки потонули в его широкой пятерне.

— Белосток… — машинально ответила она.

— Туда нельзя! Поняла? Никакого генерала там нет. Все генералы в лесах. Там их штабы, там сейчас армия. Тебе надо в Минск или свою деревню. Поняла? Мне — вперед! А тебе обратно. Пока тут заваруха не кончится. Что-то наших ястребков не видать.

Новая волна страшных крыльев с черными крестами прошла над ними.

Выйдя на дорогу, майор остановил мчавшийся грузовик, о чем-то переговорил с водителем и быстро вернулся к ней.

— Из нашей части солдат. Он тебя довезет до Новогрудка. Дальше добирайся сама. Сегодня ты должна быть в Минске. Не задерживайся. Связывай в узел все необходимое и двигай на восток.

— Да вы что? — попятилась она.

— Знаю, что говорю.

— Нет!

Он развернулся к ней, поняв, что надо прощаться. Взял за руку, потом за плечи, наконец обнял.

— Чудо ты мое! Не будь войны, никому бы не отдал. Никакому генералу.

Притянул к себе с силой, чтобы не сопротивлялась, и поцеловал. Потянув за руку, подвел к грузовику, усадил в кабину.

— Грачев! Отвечаешь! — повелительно крикнул он.

Солдат ошарашенно кивнул. Грузовик не успел тронуться с места, майор снова догнал и открыл дверцу.

— Как твоей деревни название?

Надежда крикнула, сложив ладошки вместе:

— Синево!

Майор прощально махнул рукой:

— Найду!

36

Разрывая тонкую цепочку пограничных постов, германская армия ринулась на просторы России.

Не успевшие занять боевую позицию полки, дивизии, танковые батальоны разворачивались уже под огнем. Многие были уничтожены на марше. Каких сил сразу недосчиталась обороняющаяся сторона! С аэродромов, где готовилась наша ударная воздушная мощь, успели подняться лишь несколько самолетов. Такого разгрома Россия не знала со времен монгольского нашествия.

Штаб Западного округа в первые часы войны превратился в штаб фронта без устойчивой связи с армиями. Указания Москвы насчет боевой готовности и отражения атак противника безнадежно запоздали. Трагедия и обреченность возникли оттого, что поднятые с опозданием войска оказались на линии главного удара. Просчет наркомата обороны, полагавшего основным направлением киевское, сказался и тут. Превосходящая мощь обрушилась на русских не потому, что немцев было больше. Многократное превосходство вермахт обеспечивал на клиньях, которые вгрызались в оборону. А общее количество танков и артиллерии не сильно разнилось. Самолетов даже было больше. Но их сожгли на земле. С немецкой стороны сработала полководческая сноровка, а с нашей — заторможенность и привычка думать по-старому. Равномерное растягивание войск по всему фронту, неспособность к маневру сделали армию беспомощной. Эта заторможенность военной мысли была тем более удивительна, что немцы во Франции воочию показали свой метод. И он изучался. Но когда началось вторжение, об этом словно забыли. Еще ни одна бомба не упала на крышу штаба фронта, ни один снаряд не взорвался под окнами. Но ощущение непоправимой беды уже навалилось на генеральские плечи.