Вторжение

— Долгов, ты с двумя дюжинами стрельцов остаешься на дороге. Вряд ли кто появится, конечно — но все может быть. Приготовьте пищали к бою — и бдите. Вряд ли ляхи сюда сунутся ночью — но вот из села кто из черкасов может и дернуть… Петро, Адам, Дмитрий… Никола, Черкаш и Соловей — готовьте к бою оставшиеся пистоли, проверьте всю зброю, чтобы не гремела в движение. Панцири одеваем под кафтаны, дабы не сверкали!

Последний приказ я отдаю «штурмовой группе», с которой решил идти на зачистку села. Стрельцов я знаю всех поименно и величаю по имени; ординарца я брать вроде и не собирался — но последний, поднаторев на саблях в учебных схватках со мной, уже не уступает на клинках ветеранам сотни, самым опытным стрелецким рубакам… Оставшиеся — пара казаков, привычных величать друг друга по прозвищам. Черкаш — потому как родом из черкасов, но уже доказавший свою верность в бою и люто ненавидящий ляхов. Соловей — потому как поет неплохо, по крайней мере, на мой вкус. Ну а на вкус прочих — и вовсе отлично!

Мужики, посуровев перед боем (а кто огорчившись, что не берут на дело!), принялись натягивать на себя бахтерецы да кольчуги, проверять развешанное на поясах оружие — сабли, засапожные ножи, легкие топорики-чеканы, пистоли. На счет последних я решил напомнить соратникам:

— Самопалы перезарядите, порох мог смерзнуться, слежаться. Осечки в бою нам не нужны.

Савва Черкаш, тряхнув чубом, хищно улыбнулся:

— Не бывать осечке, голова, не сомневайся!

— Ну, молодцы, коли так…

…И вновь скрип снега под лыжами — только теперь на снег ложится мертвенно-бледный свет луны, «волчьего солнца». И тихо очень, да очень холодно… Мороз к ночи неминуемо усилился — и спасаясь от холода, еще не улетевшие птицы попрятались в дуплах. Схоронилась и прочая лесная живность — в такую пору разве что волки рыщут по округе, сбившись в стаи в поисках добычи. Сейчас их самое время! Но и волчьего воя покуда не слышно — село же после дневной вакханалии словно вымерло, ни корова не замычит, ни пес не залает. Последних, быть может, как раз и перебили за то, что лаяли — а то и на воров бросались, защищая хозяев. Но неужели всю скотину погубили⁈ Без скотины селянам не выжить… А может, просто притихла живность на ночь? В конце концов, и кони ведь молчат, не выдадут себя ни ржанием, ни коротким всхрапом.

Но все одно — как-то тяжело на сердце, тоскливо в предчувствие худшего…

Мы пока что не выходим на открытый участок поля, а следуем по лыжне за казаками головного дозора, вооруженных луками. Если что — на них вся надежда, должны сдюжить с секретом черкасов бесшумно! Но тут есть и другая опасность — коли почуют лошади чужаков, могут встревожиться, всполошить воров… Но все же весьма велик шанс того, что нагулявшись, черкасы в себя придут не сразу — а когда придут, мы открытый участок поля уже минуем!

Ждать приходится, как кажется, недолго, не более двадцати минут — хотя мне они показались уж больно тягучими, длинными. Но вот подал условный знак уханьем филина Кожемяка — и мы со всех ног рванули на лыжах уже через поле, к деревне!

Лыжи… Снегоступы, не иначе! Местные называют их «артами» — короткие, широкие и тяжелые, и палок к ним нет. А все одно пытаемся скользить по снегу со всей возможной скоростью, разгоняя кровь и горяча тело перед скорой схваткой!

Лишь бы обойтись в ней без потерь…

Не зря я выбрал Кожемяку старшим над казаками — в лесу тихо, а по полю нет да нет, да подует ветерок. Но опытный «вольный воин», не раз бывавший в засадах на шляхах, ожидая крымских татар да ногайских, знает и особенности лошадей — а потому сумел зайти к селу с подветренной стороны, так, чтобы кони наш запах не почуяли раньше времени. Теперь же казачки его подобрались к самой околице деревеньки, прошмыгнули промеж домов — здесь и остались, ожидая нас… Но только приблизились мы к избам, как я увидел бледное, бескровное лицо Никиты, и понял — что-то случилось.

И вновь у меня предательски заныло в груди… Стараясь все же не подавать виду, я решительно махнул рукой:

— Говори.

Ответил Кожемяка севшим, надтреснутым голосом:

— Что говорить? Сам сходи до колодца, загляни в сруб. Если еще под воду не ушли…

— Ты о чем⁈

Казак словно ком в горле протолкнул, прежде чем ответить:

— Дитяти там. Мертвые. Вроде трое. Младенца сущие — не пощадили ироды…

У меня с перебоем ударило сердце — но все же я заставил себя спросить:

— Еще?

— Еще мужики порубленные, кто с вилами, кто с топорами, едва ли не у каждой избы валяются. Да бабы в одежке порванной — кому живот вскрыли, кому только горло перехватили… Даже девок совсем мелких не пощадили — те тоже валяются с задранными подолами, да уже остыли… Слишком долго мы ждали, голова. Кажись, нет здесь уже живых, только казаки воровские остались.

С большим трудом мне удалось не взвыть, не закричать в голос! Чуял я, с самого начала чуял, что дело худо обернется — но ведь не настолько же⁈ Только умом понимаю — все одно прав я был, что своих стрельцов и донцов под пули и стрелы черкасов не бросил.

Этим понимаем только в сознании и удержался…

— Я тебя спросил про дозор воровской.