Второй сын

В свои пять лет она вряд ли многое понимала из этого разговора. Но и другие девочки мало что понимали. Ни одна из них не умела читать. Ни одна не умела писать. Так что учиться им предстояло вместе, несмотря на разницу в возрасте.

– Это значит, что мы… не так ценны.

– А что значит «ценны»? – спросила Далис.

Дагмар улыбнулся, а Юлия застонала, с нетерпением ожидая возможности задать свой вопрос.

– Ценный – это такой, каких очень мало. Ценный – значит особенный. Все вы… ценность.

– Почему вы отрезали нам волосы? – мягко спросила Элейн.

Она единственная из всех пока не оправилась после этой потери.

– Мы бреем головы, чтобы показать, что мы не такие, как другие люди, и носим одежду одного цвета, чтобы показать, что мы едины, – ответил Дагмар, сочувственно глядя на нее.

– Почему вы черните глаза? – спросила Юлия.

– Это символ.

– Чего?

– Нашей… неспособности видеть и понимать.

– Мастер Айво еще и губы себе чернит, – напомнила Юлия. – Но ты не чернишь. И никто из обычных хранителей не чернит.

– Он верховный хранитель и потому обладает огромной силой, многократно превосходящей силу любого из людей. Но по сравнению с богами и норнами он ничто. Всего лишь плоть. Игрушка судьбы, смерти, прихотей богов. Он чернит себе губы, чтобы показать, что его слова – не слова бога. Чернит глаза, чтобы показать, что он не всеведущ.

– Что такое все-се-фе-ве-душ? – спросила Далис, едва одолев это слово.

Дагмар встал и сцепил пальцы рук в знак того, что допрос окончен.

– Всеведущий – это тот, кто знает все. Никто из нас не всеведущ. Даже верховный хранитель. И точно не я. Завтра у вас будет время задать мне другие вопросы. И послезавтра тоже. А теперь давайте просто проживем следующие несколько часов.

Мастер Айво начал постепенно приучать их к образу жизни хранителей, уподобляя их занятия занятиям братии. У девочек была своя комната, и они играли больше, а молились меньше, чем хранители. Кроме того, они не бывали в святилище, но обучались в отдельном помещении. Обучением занималась череда мрачных хранителей: неизменным скучным тоном они повествовали дочерям о разных скучных материях. Больше всего девочкам нравился хранитель Дагмар, и ему, казалось, тоже нравилось их учить, но Гисла порой подмечала, каким странным взглядом он смотрит на Тень. В этом взгляде смешивались страх и нежность. Или, быть может, в нем был страх нежности. Гисла это вполне понимала. Она хорошо помнила, что в слишком сильной привязанности нет никакого прока.

Тень все время оставалась при девочках и заботилась о них. Она спала в их комнате, ела за их столом и сидела с ними на занятиях. Гисла с удивлением узнала, что Тень тоже не умела читать. Она не умела чертить руны и пользоваться ими. Только хранитель Дагмар и мастер Айво знали о ней больше, чем все остальные, и понимали, чт'o привело ее в храм. Сама же она – как и все дочери – молчала о своем прошлом и лишь однажды коротко поведала свою историю.

– Когда я была совсем ребенком, – сказала она, – меня оставили в лесу. Меня подобрала одна старая женщина. Она почти ничего не видела и потому не знала, как я выгляжу. Она жила одиноко, дети ее давно выросли. Я оставалась при ней, пока мне не исполнилось пять лет. Когда она умерла, ее сын забрал меня к себе в дом и сделал служанкой. С тех пор я бывала во многих домах… но никогда прежде не жила в храме.

Поначалу все дочери боялись ее, особенно когда она, подобно хранителям, чернила себе глаза. Гисла считала, что Тень хочет выглядеть как хранители, не хочет от них отличаться. Но с черными глазами она казалась еще страшнее.

И все же мало-помалу девочки привыкли к Тени, а она – к ним. Самые младшие тянулись к ней, особенно по вечерам, перед сном. Они придвинули свои кровати поближе к ее кровати и ходили за ней по пятам, как утята.

Гисла не сдвинула свою кровать с места. Она спала с краю, у самой двери. Каждую ночь она планировала этим воспользоваться, выскользнуть в храм, найти тайное место, собраться с духом и вызвать Хёда. И каждую ночь оставалась в постели, лежала, вслушиваясь в сонное дыхание остальных, слишком боясь, что у нее ничего не выйдет.

Никто из девочек не рассказывал о своей прежней жизни. Казалось, не только Гисла не привыкла откликаться на свое храмовое имя. Бедняжка Далис откликалась на все подряд. Элейн, родом из Эббы, была истинной дочерью Сейлока. И Юлия тоже, хотя ее отец и был мародером, разбойником, гончим псом. Имя Башти не было бернским, хотя и начиналось с той же буквы, что все имена клана. Порой Башти пела во сне – на языке, которого Гисла не могла разобрать. Быть может, то были песни ее народа, людей, которые любили ее когда-то, целую жизнь тому назад. Так же как Сонгры любили Гислу. Но о своей прежней жизни ни одна из них не рассказывала.