Второй сорт (СИ)

Но вот что интересно: чем больше лишений, тем лучше относятся окружающие. Его жалели, ему сочувствовали, но ему не помогали. Каждый сострадающий элемент внутренне, а иногда и внешне, успокаивал сам себя: кому-то хреновее, чем мне. И от этого ему хотелось дать такому «сострадальцу» по башке.

Когда таких желаний накопилось столько, что уже страшно сделалось, нашлось спасение.

Это спасение — в Боге.

Вранье. Это спасение в самом себе.

Хоть и не было нигде работы, но эта работа нашлась.

Господь помог.

Это уже не вранье.

Сила действия порождает силу противодействия. Когда же сил, казалось, уже никаких — приходит озарение. Конечно, оно может быть таким: забухать, и катись все к такой-то матери. Или: а пусть всем будет хуже, раз мне худо. Упасть на дно и пресмыкаться на этом дне, отказываясь что-то видеть, да и вообще — отказываясь куда-то смотреть. Разве что, в телевизор имени Епрста.

Бухать, конечно, можно. Но, вероятно, осторожно. Счастье алкоголика не всегда сопоставимо с несчастьем семьи. Алкоголики должны быть одиночками, чтобы совесть была чиста.

Доводя же себя до низшего состояния в жизненной борьбе, аналогичным образом, оказывается, не получается то же самое проделать в отношении всех окружающих. Им в большей степени наплевать. Разве что семье — нет. Отчаявшийся человек тоже должен быть одиночкой.

Это ему не подходило, потому что доставлять несчастье своей семье он не собирался. И что тогда?

А ничего. Ничто и никто не препятствовал, когда он, наврав в три короба, оказался приглашенным на собеседование в немецкую кампанию. Был у него уже однажды такой опыт, оказавшийся плачевным. Очень хотел получить работу, но пьяненький немец не хотел, чтобы он получил работу. И ничего тут не поделать.

Теперь же, по большому счету, ему было все равно: если работу ему не дадут, то и прежнего состояния отнять не смогут. Как был никем, так никем и останется.

Но новый немец, трезвый, неожиданно заинтересовался его способностью бегло и обо все говорить по-английски, вплетая в разговор немецкие фразы. Немцу это было любопытно. Когда же он нарисовал германцу схему коагулентной очистки масла, известную еще из углубленной школьной программы по химии, глаза экзаменатора застила слеза.

«Ты это все можешь применить на практике?» - такой вопрос не замедлил себя ждать.

«В зависимости от условий», - ответил он, раскланялся и ушел, более ничего не думая.

А думать-то было нечего. Подписался контракт, где месячное жалованье оказалось больше всех денег за два года, которых ему удалось раздобыть на суше. Проблема голода отодвинулась на неопределенное время. Хотелось бы верить — навсегда.

Но контракт — это такое свойство рабочего процесса, когда случайные люди, неслучайно оказавшиеся вовлеченные в него, из кожи вон лезут, чтобы исключить из оного неслучайных людей, случайно к таковому приобщившихся. Его «коагулентность» на контракте никого не волновала, волновало, как правило, другое: такие люди, умники, опасны, их надо убрать. Тупые ищут тех, кто еще тупее. От прочих же следует избавляться.

Разве что в непредвиденных ситуациях на нетупых можно положиться, да и то лишь до того момента, когда ситуация из необратимой выправится обратно в очень даже обратимую. У немцев такого народу собрался целый легион. Позднее, когда он перебрался за длинным рублем к голландцам, такой же легион обнаружился и у них.

И всегда его пытались выжить, выдавить. О, это была настоящая «Моя борьба»! Всякие методы были доступны, разве что до кулачных боев не доходило, потому что побаивались его. Это, конечно, было очень огорчительно, но в нынешней действительности приходилось себя сдерживать, чтобы себе же и не навредить.

В бытность работы в Беломорско-Онежском пароходстве ему не давали никакого карьерного роста. Как вспоминались слова, однажды сказанные Жаном-Полем Бельмондо: «У вас ученая степень? Вы владеете иностранными языками? Вы первенствуете в соревнованиях по бегу? Добро пожаловать мыть туалеты».

Памятуя о тех временах, он совершил грандиозный взлет на верхнюю ступень своей пищевой пирамиды, не задерживаясь на более низких ступеньках более законодательно обоснованного срока. Те, кто ему препятствовал, оказались неконкурентоспособны. Это его не смущало, ему было, по большому счету, все равно. И отсутствие силы действия не порождало противодействие. Такой вот парадокс.

- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он три раза, получая убийственные характеристики, и продолжал работать, потому что работать-то, при здравом рассмотрении, кому-то было надо. Вот и весь карьерный рост.