Второй Шанс (СИ)

Я толкнула дверь ногой. Вырвалась на свободу одуряющая смесь ароматов крепкого табака, пота и пойла. Несмотря на ранний час, здесь уже можно было вешать топор. Гвалт стоял неописуемый и безумный, но посетители “Стервы” говорили не для того, чтобы быть услышанными. Большей частью они орали местные баллады о нелегкой жизни контрабандистов, каждый свою. Кто-то даже придумывал слова на ходу. Захолустье пестрит дарованиями. Я зажмурилась, чтобы едкий дым не лишил меня зрения, и шагнула внутрь – так же, как и в лавку Коупа до этого.

Что поделать, переступать пороги здесь приходится с великой осторожностью.

Напарника я отыскала по блеску его любимой серьги в ухе, которую он не снимал никогда. Если бы не блик, который она поймала во время его игрищ с двумя разряженными в пух и прах воплощениями женственности, я бы вряд ли смогла рассмотреть его в этой цветастой куче-мале. Но винить его в такой тяге к прекрасному было сложно. Редкий мужчина способен перенести от четырех до шести лун полного воздержания, и после этого не приставать ко всему, что движется, а Святоша не приставал даже ко мне, хотя за время нашего с ним знакомства случалось всякое.

Я выждала, пока он оторвется от уха одной из своих пассий – у меня не было желания подходить – и помахала ему. Его бровь забавно вздернулась, и он, натянув на лицо развязную улыбку, которая не очень-то правдоподобно смотрелась и совсем ему не шла, извинился перед девушками и, поднявшись со скамьи, направился ко мне.

— И тебе привет, — оскалилась я, созерцая его недовольную мину.

— Чего тебе? – обреченно поинтересовался Святоша. – Не видишь, что я занят? Обязательно тебе нужно испортить веселье, Белка…

Я не выдержала и расхохоталась, настолько комичным казалось это выражение забитости в серьезных серых глазах напарника. Они были прекрасным инструментом в том случае, если Святоша не хотел платить женщинам за проведенную ночь. Как и внешность, на которую женщины такого сорта были почему-то особенно падки.

Светлоглазый и светлокожий, он был медноволос и тем сильно выделялся среди прочих обитателей этих мест – здешние все, как на подбор, светлоголовы. Отличал его и рост – он был заметно мельче коренных жителей, хотя и низким его нельзя было назвать. Тяжеловесность и грузность, поголовно присущая местным удальцам, отсутствовала у него напрочь – двигался он как-то по-рысьи, хватко и точно. Черты лица у него были острые и угловатые, а брови часто хмурились. Скулы выступали с несвойственной степенным северянам хищностью. Бриться он не любил, но борода у него росла неплохо – и всегда бывала либо заплетена в короткую косичку, либо криво обкорнана ножом в приступе раздражительности, которые на него временами находили.

Странностями в облике и нраве Святоша был обязан своему происхождению. Родился он в южном портовом городке. Для одной из тамошних “жриц любви” он стал тем, что в шутку называют “щедрыми чаевыми”. Судя по всему, ими она была обязана моряку-северянину, хотя никто не знал точно. Рос Святоша в борделе, где работала его мать. Он начал подавать напитки да драить полы, едва научившись ходить и говорить. Вспоминал он об этом без злости, но все же уплыл на север с пиратами, стоило только пробиться первым усам.

На память о счастливом детстве ему осталась глухота ко всем видам оскорблений, за исключением одного, ставшего его слабым местом.

Все, что хоть как-то походило на “Да я твою мать…” или “Ступай-ка в бордель и передай привет своей мамаше…”, было для него чем-то вроде сказочного зелья боевого бешенства. За это от него вполне можно было схлопотать кинжал меж ребер.

Об этом ему пришлось мне рассказать, когда после одного такого случая мы крупно влипли – он от всей своей широкой души раскатал по стене пьяного чинушу из Раллезе. Он бы его и убил, если бы не я, ибо язык у несчастного оказался на редкость длинным.

Ноги мы тогда уносили весьма спешно — и потеряли благодаря этому весьма жирный маршрут. Объяснений я потребовала уже после, чтобы разобраться, удивлена я или злюсь. Это был первый раз при мне, когда словами Святошу удалось пронять. Долго уговаривать его не пришлось.

Отчасти это объясняло и его прозвище – им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.

— Смешно тебе, да? – осведомился Святоша, прекратив рисоваться.

— Очень, — заверила я его. – Не одолжишь сотню, а?

— Сколько? – изумленно переспросил напарник.

— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.

Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задергался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.

— Зачем? – спросил Святоша строго.

— Я тебе покажу, — пообещала я. – Поверь, оно того стоит.

Святоша поглядел на меня, обреченно вздохнул.

— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.