Второе пророчество

Нынешняя ночь выдалась на редкость авральной. Машины с покойниками подъезжали с интервалом в пять минут, не давая работникам морга ни секунды на передышку. Столы в комнатах передержки заполнились до отказа, а молоденький стажер Пашка, подрабатывающий в морге на полставки после учебы, ударился в наглый саботаж, разглядев выгружаемых из машин «клиентов». Там обнаружились молодые и красивые женщины, одетые в крикливые вечерние наряды и увешанные отнюдь не дешевыми побрякушками, парни в форме охранников развлекательного центра, непонятные боевики в камуфляже и солидные мужчины в деловых костюмах. Общим чохом аж целых пятьдесят восемь трупов. Целых, потому что напоследок из машины давнего Пашиного знакомца — Михалыча — бережно выгрузили чуть ли не напополам перерубленного парня в белом плаще и обворожительную блондинку, взирающую на весь мир черными, никак не желающими закрываться, обвиняюще распахнутыми глазами. Близко взглянув на бескровное лицо этой девушки, Паша понял — его трудовой энтузиазм закончился бесповоротно, раз и навсегда, ибо смириться со смертью такой девушки он не может. Сдав красавицу на руки восхищенно ухнувшему гориллоподобному санитару Геннадию, пошатывающийся от потрясения практикант побрел в подсобку, намереваясь использовать по прямому назначению намедни заныканную бутылку со спиртом, выдаваемым моргу для сугубо производственных целей. Впрочем, воровство алкоголесодержащих жидкостей являлось для тутошних работников деянием привычным и практикуемым почти ежедневно. Ведь спирт — он живым завсегда нужнее, а мертвые — они не капризные, им и одного формалина достаточно.

Изрядно приняв на грудь, закусив бутербродом с ливерной колбасой и немного захмелев, Пашка вышел в коридор, примыкающий к запасной прозекторской, чаще используемой не по прямому назначению, а для проведения различных, не санкционированных начальством, сабантуев, призванных снять нагнетаемое работой напряжение. Приободрившись в результате стимулирующего действия высоко-градусного напитка, юноша намеревался, во-первых, еще раз взглянуть на усопшую девушку, чей необычный облик глубоко врезался ему в память. А во-вторых, стажеру весьма не понравились неприкрыто похотливые взгляды дюжего и волосатого, словно Кинг-Конг, Геннадия, адресованные все тому же прелестному объекту. Среди сотрудников морга ходили активные, но ничем не подтвержденные слухи, якобы Геннадий в компании парочки своих закадычных дружков оказывает нездоровые знаки внимания некоторым самым привлекательным из поступающих в морг покойницам. Хотя следовало упомянуть — обычно сами жертвы сего разнузданного произвола молчали, как набравшие в рот воды рыбы. И не то чтобы дамам это нравилось, скорее, наоборот… Однако безропотность перенесших надругательство покойниц устраивала всех, и в первую очередь начальство. Ну не жалуются и не жалуются, так на то они и мертвые… Короче, испытывая вполне обоснованную тревогу за будущее обворожительной покойницы, Павел подошел к дверям импровизированного банкетного зала и тихонько притаился за неплотно закрытой створкой, напряженно прислушиваясь к доносящемуся до него разговору…

В прозекторской дым стоял коромыслом. Философски дымящий беломориной Геннадий восседал на краю стального стола для вскрытий, задумчиво покачивая ногой в резиновом сапоге. Свободное резиновое голенище размеренно шлепало по синей сатиновой штанине, способствуя мыслительному процессу. В голове санитара бродили весьма оригинальные соображения… Два небритых бугая — Васька и Ванька, с которыми Геннадий был дружен до состояния «не разлей водой, а тем паче — водкой», оба имеющие в прошлом судимости и не отличающиеся особо высоконравственным моральным обликом, — нетерпеливо поглядывали на своего заводилу, ожидая команды к действию. Выпитый спирт изрядно раззадорил их исконные половые инстинкты, побуждая к общению с нежным, мягким и теплым прекрасным полом. Ну пусть уже не очень-то нежным, мягким и теплым, но зато прекрасным, безусловно.

Еще двое санитаров — пожилой благообразный Денис Спиридонович и молодой косноязычный заика Митенька (юродивый недоумок, принятый в морг из жалости), — занимали расставленные вокруг стола табуретки и налегали на консервированную ветчину. В углу тихонько хрипел раздолбанный магнитофон, голосом покойного, но незабвенного Владимира Высоцкого вопрошая: «Где мои семнадцать лет?..», что в данном аспекте псевдобытия выглядело совершенно уместным. Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, а моргу — мертвый певец. В общем, все чин чинарем…

— А Пашка-то где? — до ушей стажера долетел неразборчивый фальцет Митеньки. — Али устал и спать лег?

— Ага — жди! — смачно сплевывая на пол, издевательски отозвался Ванька. — Он у нас влюбился, в блондиночку ту черноглазую…

— Наверно, забился куда-нибудь в угол и грустит о ней, — в тон ему подхватил пошляк Васька.

Пашка разгневанно скрипнул зубами, уязвленный неуважительным отношением к погибшей девушке, в его воображении почему-то ассоциирующейся с чем-то незапятнанно-светлым и чистым.