Второе небо

У калитки стояла мать. Косынка на плече, волосы распущены, красивая и злая. Ни слова Ивке не сказав, отвесила затрещину и толкнула его во двор.

Что это с мамкой? Никогда руки в ход не пускала, а тут такую вкатила, что в голове загудело. Ивка дотерпел до печки, а там заскулил от обиды. Поскулил, поскулил, придвинул Стрелку, запустил пальцы в мягкую шерстку, стал пересчитывать тонкие ребрышки — раз, два, три, четыре…

О чем это шушукаются мать с тетей Марусей?

— «И на кой он, говорит, тебе, бабе пригожей такой?..»

— Ну, а ты что? А ты?

— У меня разговор с ним короткий — шуганула его от ворот…

— Ой, лихо, не забудет он этого…

— Не пугай. Сам испугается. Схлопочет еще!

Заерзал Ивка на печке, женщины притихли и совсем на шепот перешли.

— Спи, сынок, спи!

— Сплю, мамка, — сказал Ивка, а сам притаился: хотел послушать еще, да не удалось — и в самом деле заснул.

Глава пятая

Ивка проснулся и увидел тетю Марусю. Она прибирала избу.

— У нас что, праздник?

— Праздник, праздник, деточка. Папка твой скоро дома будет.

— А мамка где?

— Где же? За ним и пошла.

— А меня почему не взяла?

— Без тебя хлопот много.

— А когда придут?

— Сегодня, чай, и придут.

Однако не пришли они и к обеду, не пришли и вечером. На следующий день стало известно, что по распутице застряли они в соседней Апрелевке и остались у Тимофея, отцова брата. День их не было, два, только на третий пришли…

Гонял Ивка с дружками на улице. Стегали прутьями по лужам, окатывая друг друга талой водой. И тут увидел он мамку с каким-то мужиком. Ивка не сразу признал в нем отца: полтора месяца прошло, как его отвезли в больницу. Отец был бледен, зарос жидкой щетинкой, мешком висела на нем старая шинель. Сутулился он, опираясь на мать, тянул голову вверх, как слепой. Жалкий он был, совсем какой-то чужой и растерянный.

Ивка подскочил к отцу, уткнулся в шинель, засунул руку в карман: может, гостинца из города привез, как раньше бывало? Но в кармане пусто. Отец положил ему на голову руку — рука была легкая, мягкая, будто тряпичная. Жаль, конечно, гостинца нет, ну и ладно — зато сам пришел. Шли они вместе — мать с одной стороны, Ивка с другой. Встречные женщины здоровались. Мать кивала направо и налево, как артистка на сцене. Отец рядом с нею, молодой и красивой, совсем старик стариком, но она и виду не подавала — радовалась, довольная и даже гордая за мужа, потому что хоть и квелого, но живого домой ведет.

Дома отец опустился на скамейку и часто задышал, облизывая губы.

— Кровать постелить или на печку полезешь?

Отец показал глазами на печку. Ивка стащил с него сапоги и помог взобраться.

— Ты, бать, Стрелку не трог, ладно? — предупредил Ивка и вдруг сообразил, что отец еще не видел котят. — Ты Барсика тоже не знаешь? — спросил он. — Опять удрал, гуляка, поганец такой!

Отец отвернулся к печке и не стал расспрашивать о котятах, о Мурке. А Ивке так хотелось рассказать!

Приходили и уходили люди, поучали Клаву, как дальше жить-поживать: надо писать, мол, жаловаться, ругали бригадира — это он заставил работать Василия в холодном кормозапарнике. А пуще всего возмущало их то, что не захотел дать коня — привезти из больницы.

— Ты на него в суд подай, — советовали женщины.

— Я с ним без суда посужусь, — грозилась мать и бросала недобрые взгляды в окно. — Я ему припомню за Васю!

— Ты лучше пенсию требуй! — говорили другие. — Как же ты Васю поднимешь?

— Вот поросенка зарежем, на ноги поставим Васю. Такой еще работничек будет! Правда, Вася? Еще спляшем с тобой на майские, а?

Женщины смеялись.

— Бедовая ты, однако… Тебе все смех, а Вася-то вон как плох…

Но о чем бы ни говорили в доме, Василий не откликался с печки, лежал он там невидимый и неслышный. А то слезал изредка, пил воду, сидел на лавочке и безразлично смотрел на всех из-под мышастых бровей. Посидит немного — и снова на печку.

Ивка первое время лазил к нему, глядел в лицо, клал ему на грудь котят, старался развлечь. Барсик хищно скалил пасть и тут же сползал, а Стрелка, растопырив лапки, так и оставалась лежать, испуганно двигая хвостиком. Но и ее отец не замечал. Скучно становилось Ивке с отцом. Он слезал с печки и больше об отце не вспоминал…

Глава шестая

Как-то утром встал Ивка, прислушался — не слыхать из кузницы стука-перезвона. День был будний, а кузница молчала. Что бы это значило? Давно он не бывал там. Не утерпел и побежал к оврагу. И надо же — у самой кузни с кузнецом повстречался, тоже шел туда.

— Будем Кузьму заводить?

— Сегодня Кузьма выходной, — улыбнулся Панас. — Обещался я твоей мамке хряка заколоть.

— Сейчас пойдем?

— Экой прыткий ты. Сготовиться надо.

Тихо в кузнице. Рыжие огоньки-бесенята укрылись под серой горкой шлака, недвижна палка-качалка, звучки-бегунки спрятались под наковальней. Сквозь щели бревен пробивается солнце, глядятся в окошко острые почки веток. Кузница проветрилась, почти не слышно в ней гари и хорошо так пахнет — теплой землей, водой из ручья, горечью еще не народившихся листочков. Пахнет весной.

— Покрути-ка ты мне точило, — сказал Панас. — Надо наладить нам француза.