Второе небо

— Я на одной прыгать буду.

— А вторую сломает, тогда что?

— Папка железные купит, как у дяди Фоки.

— Свои-то лучше.

— Лучше, — соглашался Василек, однако снова дергал поросенка за хвост.

Тем и кончалось, что летел в грязь.

— Попало? — смеялась Нина.

Василек, изнавоженный весь, глаза обиженные, сопит, не знает, плакать или нет. А Нина, чтобы отвлечь его, придумает такое, что и про боль забудешь.

— А хвост у него электрический. Током бьет.

— А чего ж меня не убило?

— Не захотел. Маленький ты, вот и пожалел.

— А где у него выключатель?

— На брюхе. Будешь приставать к нему, повернет выключатель, тебя и ударит током.

Сказала и пожалела. Василек тут же полез к поросенку под брюхо выключатель искать. Еле отвадила.

Дома, сняв с Василька грязную одежду, Нина обмывала его, грудастого, плотного, как боровичок, укутывала в овчинный полушубок и сажала на печку. А чтобы удержать его там, пока сушилась одежка, плела всякую небыль.

— Ты сиди в своей избушке, сторожи свою телушку, а то волк прибежит, телушку уволокет.

— А я его из ружа бабахну, убью волка. Дай ружо-то!

— На вот тебе ружо. — И совала ему в полушубок пруток от метлы.

Ненасытный глаз Василька сверкал из щелки, выслеживая волка, грозный ствол «ружа» ворочался туда и сюда, как пулемет из амбразуры.

Жилось ему у Нины вольготно — ни в чем отказу не знал. И ел всегда в охотку. Сколько ни давали, все мало — еще давай. Съест тарелку борща, сам в чугунок заглянет: не осталось ли? Хлеба кусок жует, а на каравай поглядывает: как бы не спрятала раньше времени.

— Живот не лопнет?

— У меня уемистый.

— А у тебя там не волк ли живет?

— А как он туда улез?

— А когда ты спал.

— А через куда?

— Ты рот раскрыл, он и влез.

— Я маленький.

— А это не волчина, а волчок, росточком с жука. Теперь-то он, наверно, большой уже стал.

— Отчего же большой?

— В живот харчей ему бросаешь, вот он и растолстел.

Когда же Василек есть не хотел, отворачивался — а это редко случалось, — Нина вспоминала волчка:

— Волчок проголодался, накорми его.

Василек старался, ел, себя не жалел.

— Где это ты извозился так? — спросит, бывало, Нина, когда он с улицы прибежит. — Возьми-ка вон зеркальце, глянь, что там за зверь-замазур?

Василек возьмет зеркальце, уткнется в него носом и начнет разглядывать себя, косматого и грязного.

— Где?

— Ты глубже заглянь.

Вопьется он в зеркало, нос прижмет, глаза раскорячит.

— Как зверя-то зовут?

— Василек.

— А в ухе кто у тебя живет?

— Кто? — насторожится Василек, ожидая подвоха.

— Петух.

— Петух?

— Набери в ковшик водички и вытурь его оттуда.

Отмоется Василек дочиста, залезет на печку, упрется локотками в теплую овчину, запустит пальцы в жесткие свои кудряшки и потребует:

— А ты мне сказывай про ухи-то!

— Это про волчка? Ну-к, слушай… Впрыгнул он в ухо, огляделся, хотел обратно уйти, глядь — высоко прыгать, ушибется. Посидел, зубами пощелкал и спать улегся на пустое брюхо. Спит, сон видит: зверь идет…

— Какой?

— Медведь, должно быть. Проснулся, темно, никакого зверя нет. А под утро встал, голодный, а есть-то нечего, зубами пощелкал и снова спать. Солнышко высоко, а он все спит. Проснулся, зубами пощелкал и снова на бок. Так и жил один, брюхо совсем подвело, да скучно стало, поиграть не с кем. И надумал жениться. Где жену найдет? Никто не хочет в ухо лезть, хата тесная. Лиса пришла, посмотрела: «Нет, говорит, грязно здесь, не пойду замуж». Сорока прилетела, посмотрела: «Живи один, говорит, а я себе другого найду». Прискакала мышка, понюхала и тоже убежала. Никто замуж за волчка не хочет. Скучно жил волчок. А потом думает: «Дай приберу, может, кто и пойдет замуж». Взял прибрал чисто. Ан, глядит — опять кто-то грязь наволок. Кто бы это, а?

— Я! Кто же еще! — радостно кричит Василек.

Дня не пройдет, все, бывало, требует сказок. Есть не сядет без них. Помыться не заставишь. На улицу не выгонишь. Сказывай да сказывай.

И поселились в избе сказки, полным-полно их было — и запечных, и чуланных, и амбарных. Жили сказки в ушах, в карманах, у скотины на рогах и на хвостах. А воробьи, что ютились в соломенной крыше, под застрехой, были вовсе не воробьи, а солдаты Воробей-царя, и звали их: Турухан-воробей, Кипреян-воробей, Митрофан-воробей и Алихан-воробей. И было у Воробей-царя столько сынов-воробеичей, что расселились они на две деревни, на пасху куличи пекли, на престольный бражку варили, стенка на стенку ходили, драки чинили меж собой.

Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. И знала Полина: будет он у нее усмотрен и ухожен, делом занят и забавой ублажен. Вечером зайдет за малым, оглядит его и вздохнет:

— Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а он сидит на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает — расскажи да расскажи. Тут времени нет, а он — сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Тогда я тебе расскажу, говорит. И зачнет! Господи, спасу нет! Тут одно, тут другое, а он дуднит тебе в ухо, пока не цыкнешь… Ну как, твои-то пишут тебе?

— Давно письма не было.

— Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?