Второе небо

В школе Павлик все время старался попадаться Ефиму Савельичу на глаза. Вертелся на уроке арифметики как юла, то и дело тянул руку, словно бы только и мечтал о том, чтобы его спросили. На перемене он летал в лабораторию, помогал семиклассникам готовить приборы для физики. После звонка выгонял ребят из класса, хотя не был дежурный. На переменках, идя перед Ефимом Савельичем, цыкал на малышню, шумевшую больше, чем пристало. Но все его старания пропадали впустую — Ефим Савельич не замечал его усердия и только изредка, проходя мимо, ладонью встрепывал чубчик на голове или похлопывал его по плечу.

Павлик старался дня три, пока не устал. И как-то, задержав Ваську, оттащил его в сторону, взял за отворот рубахи и задышал ему в лицо:

— Брехня все это! Мне сам Ефим Савельич сказал — никакого скворца не было. А насчет кольца — это он так, для смеху. А ты и уши развесил. Сегодня по гнездам пойду шарить, пока еще птенцы не вывелись. Пойдешь?

После обеда они лазили по деревьям, разоряя гнезда, выгоняя грачей и скворцов, забирая яички. А к вечеру, забравшись на сеновал, перебирали свои коллекции, сортировали, прикидывали, на что их можно выменять у ребят.

На несколько дней Ефим Савельич уехал в область. Свои уроки он отдал биологичке Маргарите Ивановне, и Павлик совсем уже стал забывать о скворце. Ему начинало казаться даже, что скворца и не было вовсе. Чуть не каждый день гонял он теперь на кладбище и в приозерный парк, где на верхушках лип расселился целый город, черный от птичьих гнезд. Васька следовал за ним, как тень, караулил внизу, пока тот разорял гнезда, а потом вместе они бежали в старую разрушенную церковь, выдували там содержимое яичек и бежали, довольные, домой.

Вскоре от школьного усердия у Павлика не осталось и следа. На переменах швырял малышню на пол, дергал девочек за косы, на уроках затевал с соседями возню или спал. Не изменил он своего поведения и после приезда директора. Сидел, развалясь, на парте, не слушал, мешал соседям. От скуки взял да и затеял однажды трещотку — катал ступней граненый карандаш по полу. Треск получался отменный, а кто трещит — поди догадайся. Тем более трещал осторожно: потрещит, потрещит, а как только Ефим Савельич оглянется, тут же перестанет. Повернется учитель к доске, Павлик снова потрещит. Весь класс развеселил.

Удивительный все же человек Ефим Савельич — даже на спор рассердить его было трудно. Он и сейчас не осерчал, а только сконфуженно почесал себя за ухом и сказал:

— Ну ладно, наигрались, и хватит.

Однако Павлик не угомонился — только учитель отвернулся, как он снова прокатился ступней по карандашу. Ефим Савельич покачал головой и усмехнулся.

— Ну что ж, тогда попрошу всех встать из-за парт — и в стороночку…

Все вышли в проход, а Павлик замешкался, пытаясь закатить карандаш под планку, и этого было вполне достаточно. Ефим Савельич взял у него карандаш, осмотрел его и сунул к себе в боковой карман.

— На вот тебе мой, бесшумный. Можешь теперь катать сколько хочешь…

И под смех всего класса дал ему круглый карандаш, а потом продолжал объяснения как ни в чем не бывало.

После уроков ребята остались на пионерский сбор. На сбор пришел и Ефим Савельич. После того как обсудили успеваемость и утвердили план работы на лето (в школе впервые открывался пионерский лагерь), слово попросил Ефим Савельич. Он вышел к доске, достал из кармана конверт и нацепил на нос очки.

— Тут нам, ребята, пришло письмо из Сиднея… Сидней где, кто знает?

— В Швеции!

— Во Франции!

— В Англии!

— В Австралии, — неуверенно сказал кто-то.

— Правильно, в Австралии…

— А что за письмо такое?

— А вот послушайте-ка. — Ефим Савельич пробежал сперва листок глазами, а потом стал читать: — «Каждому, кто сообщит о судьбе закольцованного скворца, с номерами от 1 до 20, о его местопребывании, о времени прилета, количестве яичек, времени выведения птенцов и условиях гнездования, будет выслан альбом птиц Австралии и почетный значок Общества по охране природы». Подпись: «Профессор Эллиот».

В классе поднялся страшный шум. А Васька прямо-таки оцепенел от удивления: лицо его вытянулось, глаза полезли на лоб, будто он проглотил что-то непонятное и не мог продышаться. Павлик же как встал, так, и забыл сесть — все смотрел на Ефима Савельича, моргая глазами. Учитель призвал класс к порядку, ребята сели, но и сидя продолжали спорить, потому что никто не знал, что означает письмо, и многие подумали, что надо тут же пойти ловить скворцов.

— Садись, Зарубин, — кивнул Ефим Савельич и, когда все наконец успокоились, сказал тихим, проникновенным голосом: — А ведь нам повезло, ребята. Скворец с номером 17 у нас…

— Где? — загалдели ребята. — Неправду говорите!

— Почему же неправду? Скворец поселился на кладбище, отложил несколько яиц, но вот кому-то не понравилось, что он там живет, выгнал из гнезда…

— Кто же это?

Ребята стали переглядываться. Некоторые втянули головы в плечи, потому что кое за кем водился такой грешок — разорять птичьи гнезда. Установилась тягостная тишина. Все ждали, что учитель назовет разбойника птичьих гнезд.