Второе июля четвёртого года

- Что для русского здорово, для немца - смерть.

Что же случилось в эту ночь? Чудесное исцеление или природное, но редчайшее совпадение множества случайных обстоятельств - целебный воздух Баденвейлера, рюмка чистого спирта, бестолковый врач-немец, видение японского матроса? Вот что еще поразительно: в эту же ночь на второе июля четвертого года в Москве умер от туберкулеза друг Чехова, молодой, но уже очень известный русский писатель Алексей Пешков-Горький, "bourevestnik revouluthii" [предвестник революции], как оценивали его современники. У них осталось впечатление, что КТО-ТО в ту ночь стоял перед трудным выбором, разменивал, сомневался - кого оставить, кого забрать, кто здесь нужнее: предвестник революции или земский врач?.. Мистика или совпадение?.. Алексей Пешков так и остался в истории русской литературы молодым романтическим писателем, преждевременно сошедшим в могилу на самом взлете, а Чехов остался жить.

Вообще, чем вызвано столь трепетное отношение интеллигенции к личности Чехова? Безусловно, высочайшим писательским мастерством, - но не только. Я внимательно разглядывал его фотографии. В самом деле, "Чеховых было много". Вот сонный студент с одутловатым лицом, вот простой деревенский парень с голубыми глазами, вот хитрый богатырь, похожий на васнецовского Алешу Поповича, а вот замордованный пациентами земский врач. Поражает, что некоторые портреты молодого Чехова удивительно похожи на Иисуса Христа - худощавый молодой человек с высоким лбом, усами и бородкой, длинными волосами. В Чехове мы ощущаем какую-то высшую тайну, о его миссии в истории человечества ничего не говорилось, - наверное, потому, что слово "миссия" к Чехову мало подходит. Верил ли Чехов в Бога, в потусторонний мир? Кажется, нет. Не верил. Веру в Бога ему в детстве отбил религиозный отец. Но иногда сомневался. Иван Бунин вспоминал, что Чехов "много раз старательно, твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме - сущий вздор. Но в другом настроении еще тверже говорил противоположное:

"Ни в коем случае не можем мы исчезнуть после смерти. Бессмертие факт".

Смерть, жизнь, бессмертие... Чехов вроде бы допускал возможность двух противоположных решений.

День второго июля четвертого года навсегда остался в памяти Чехова. Им уже был написан "сюрреалистический" [Чехов посмеивался над литературоведческими терминами] рассказ "Черный монах", в котором главного героя преследует видение какого-то монаха, предвестника смерти. Подобным видением для самого Чехова стал японский матрос, маленький узкоглазый человек в тельняшке и в набедренной повязке, как у борцов "сумо", появлявшийся в дни обострения болезни, мучавший, пугавший его до конца жизни.

3

Кризис миновал. Осенью супруги смогли уехать в Италию, и Чехов почти безвыездно прожил на острове Капри десять лет, пока окончательно не выздоровел. Впрочем, от туберкулеза он никогда не излечился, но болезнь уже протекала в медленной, вялой форме.

- Живем дальше, - вздохнул Чехов.

Он в то время почти не писал ничего художественного - "устал, осточертело!" - [незаконченная пьеса без названия осталась в черновиках, чеховеды между собой называют ее "Платонов"], но вел дневник и впоследствии написал мемуарную книгу "Остров Капри" (явно перекликаясь с "Островом Сахалином") о российских эмигрантах, которые после русской революции 1905 года устремились зарубеж от преследования царских властей. Ольга Леонардовна не могла жить без театра, она опять вернулась в Москву на сцену, но Чехов, кажется уже не так сильно скучал, потому что на Капри в отсутствие Книппер появилась Лидия Мизинова. Любовник ее бросил, она окончательно разочаровалась в жизни, помышляла о самоубийстве, Чехов ее утешал как мог. Все-таки, эту деликатную тему нам не обойти и здесь, кажется, самое время кратко рассказать о его семейных отношениях.