Вторая жизнь Уве

Всю свою жизнь отец Сони ездил исключительно на «сканиях». Других машин не признавал. Но вот, наплевав на годы его непоколебимой верности, «Скания» присоединилась к «Саабу» — такого предательства дед, конечно, простить ей не мог. То ли дело Уве: с того самого момента, как «Скания» объединилась с «Саабом», он вдруг страшно заинтересовался ею. Вот и теперь, жуя картошину, он задумчиво глядел на машину в окошке.

— Ну и как она? На ходу? — полюбопытствовал он.

— Где там, — буркнул дед и снова уткнулся в плошку. — В этой модели все как есть негодное. Ни одной толком собрать не могут. А в починку поди отдай — механики семь шкур сдерут, — пояснил он, глядя так, словно беседовал с кем-то, кто сидит у него под столом.

— Могу глянуть, ежели дозволите, — загорелся вдруг Уве.

А Соня впервые за все время их знакомства увидала, как сверкают его глаза.

Взгляды обоих мужиков встретились. На мгновение. После чего дед кивнул. Уве коротко кивнул в ответ. Они встали из-за стола — солидно и решительно, как если бы двое сговорились выйти во двор и казнить третьего. Не прошло двух минут, как Сонин отец воротился. Прошел, стуча своей палкой, сел на стул, неизлечимо страдавший жалобным скрипом. Посидев, степенно набил трубку, наконец, кивнув на кастрюли, вымолвил:

— Вкусно.

— Спасибо, отец, — улыбнулась она.

— Ты стряпала, не я, — заметил он.

— Я благодарю не за ужин, — ответила она и, собрав плошки, ласково чмокнула старика в лоб, одновременно высматривая во дворе Уве, который как раз нырнул с головой под капот грузовичка.

Отец ничего не сказал, лишь негромко фыркнул, встал с трубкой в одной руке, другой взял со стола газету. Направился было в гостиную, на кресло, да замешкался на полпути, встал, опершись на палку.

— Рыбачит? — буркнул наконец, не глядя на Соню.

— Да вроде нет, — ответила она.

Отец кивнул сурово. Тихо постоял еще.

— Значица, нет. Ну, не беда, небось научим, — пробормотал наконец, сунул трубку в рот и скрылся в гостиной.

Большей похвалы от отца Соня в жизни не слыхала.

17. Уве и кошак в сугробе

— Он жив? — заполошно квохчет Парване, подлетает к сугробу (насколько позволяет беременное пузо), заглядывает в дыру.

— Я не ветеринар, — говорит Уве.

Говорит, впрочем, без ехидства. Просто информирует. А сам изумляется: ну, баба, ну везде поспевает. Только наклонишься глянуть, что там за отверстие в сугробе, будто кошачий лаз, она уж тут как тут. На собственном дворе покоя нет.

— Да вытащи же ты его! — кричит она, хлопая Уве варежкой по плечу.

Уве, скривившись, сует руки поглубже в карманы. Ему все еще тяжело дышать.

— Еще чего, не буду! — отказывается.

— У тебя с головой все в порядке? — накидывается Парване.

— Да просто мы с котами не больно ладим, — информирует ее Уве, зарываясь каблуками в снег.

Тут она разворачивается к нему и смотрит так, что Уве нехотя отодвигается подальше от ее варежки.

— Может, в спячку залег? — пытается пошутить он, заглядывая в отверстие. И добавляет: — А нет, так по весне оттает…

Когда варежка, взметнувшись, пулей летит в него, Уве отмечает про себя, что мысль встать на безопасном расстоянии была очень и очень благоразумной.

Раз — Парване ныряет в сугроб, два — выныривает обратно, держа на худеньких руках промерзшую кошачью тушку. Вид — будто четыре эскимо вмерзли в облезлый шарф.

— Открой дверь! — кричит она Уве, уже совершенно выйдя из себя.

Уве только крепче упирается каблуками в снег. Нет, правда, начиная этот день, Уве как-то совершенно не планировал впускать в дом полоумных баб с кошаками, о чем как раз и собрался заявить Парване. Но та с кошаком наперевес прет на Уве с такой решимостью, что вопрос только в том, хватит ли Уве прыти отскочить — пройдет она мимо или же насквозь. Знавал Уве баб, которые не слушают, что им добрые люди говорят, но чтобы настолько! Уве снова начинает задыхаться. Борется с желанием схватиться за сердце.

Она прет напролом. Он уступает, отходит. Она топает мимо. А заиндевевшая тушка в ее руках, в гроздьях сосулек, будит в памяти целый рой воспоминаний о коте Эрнесте, и те стремительно проносятся по извилинам головного мозга Уве. Глупый, жирный, дряхлый Эрнест — Соня обожала его всем сердцем: при виде зверюги оно билось с такой силой, что положи сверху монетку, и та подпрыгнет.

— ОТКРЫВАЙ, ТЕБЕ ГОВОРЯТ! — рычит Парване и кивает Уве так, словно решила вывихнуть себе шею.

Уве, точно под гипнозом, выуживает из кармана ключи, будто уже не владея собственным телом. Будто голова его вопит: «СТОЙ! КУДА?!» — а туловище назло ей продолжает идти, словно взбунтовавшийся подросток.

— Неси одеяло! — командует Парване и врывается в дом, не разуваясь.

Уве замирает на несколько мгновений, пытаясь отдышаться, идет вслед за ней.

— Тут же холодина! Ну-ка, включи батареи посильнее! — распоряжается Парване как у себя дома и нетерпеливо машет, веля Уве пошевеливаться, сама же кладет кота на диван.

— И не подумаю! — отвечает Уве.