Вторая линия. Рассказы и истории разных лет

Круто, согласилась шоколадная-длинноногая, дунула, убирая с глаз мокрую пепельную челку, поглядела на него очень внимательно, и Миша вдруг понял, что она согласится на все, то есть, вообще на все, не только в постель к нему прыгнет, не задумываясь, но и в космос с ним полетит, если вдруг выяснится, что срочно надо в космос, а если не надо, обойдется без космоса, не будет ныть — когда уже, когда, мне на Земле скучно… Но решил, с космосом потом разберемся, начинать надо с малого, например, с мороженого; судя по выражению ее лица, это был хороший выбор. Мороженое, как потом выяснилось, Надя любила даже больше, чем он сам.

Они отправились к Мише домой еще до полудня; у подъезда столкнулись с глухонемой карлицей Верой из соседней квартиры. Миша очень боялся ее в детстве, в ту пору Вера была помоложе, выступала в цирке и каждый вечер водила к себе любовников, таких же лилипутов, как сама, а потом часы напролет страшно-страшно выла и мычала за стеной, пока Миша трясся под одеялом, прокручивая перед внутренним взором все памятные сцены из ужастиков, которые мама запрещала смотреть, зато папа, когда забирал его на выходные, обязательно показывал — не то назло маме, не то сам их так любил, что ни дня вытерпеть не мог, этого Миша до сих пор точно не знал.

Ни цирковые карлики, ни, тем более, любовные стоны уже давно не пугали Мишу, но Веру он все еще по привычке побаивался и встречу с ней считал чем-то вроде дурной приметы; она отвечала ему равнодушной неприязнью. Обычно у Веры было такое выражение лица, словно она с детства питалась дохлыми собаками и твердо знала, что делает это ради спасения человечества, но увидев Надю, она вдруг заулыбалась до ушей и сделала какие-то свои глухонемые знаки, Надя ей ответила такими же знаками, и тогда Верина улыбка стала по-настоящему ослепительной, даже Мише достался ее край, жгучий, как солнечный луч, проникший в темную комнату сквозь невидимую прежде щель. У меня тетка глухонемая, объяснила потом Надя, мамина сестра, она со мной сидела, пока родители были в разъездах, вот я и выучилась — ну как, не то чтобы выучилась, но, по крайней мере, вежливо поздороваться могу, а для них это знаешь как важно, их же обычно никто не понимает, совсем.

Потом уже, позже, до Миши дошло, что это был единственный случай, когда Надя что-то рассказала о себе — в смысле, о своей прошлой жизни. Это не казалось ему странным, даже нравилось — ясно же, что раньше у нее была совсем другая жизнь, и у него тоже, хорошая, конечно, но бессмысленная, а теперь они встретились, и все это не считается, потому что наконец-то началось настоящее. Он был настолько в этом уверен, что никогда не спрашивал Надю, как теперь все будет. Как-нибудь будет, думал он, самое трудное мы уже сделали, встретились, остальное само уладится, потом, не сейчас, сейчас — каникулы.

До возвращения матери оставалось два дня, но беспокоиться было не о чем. Надя сказала, что сняла комнату возле моря до конца лета, хозяйке все равно, одна она там будет жить, или не одна, да хоть впятером, вот он и не беспокоился, только решил, что надо перебраться заблаговременно, а то с мамы станется приехать на день раньше, прежде за ней такое водилось: скажет, что вернется из гостей около полуночи, а сама в десять тут как тут, с проверкой, нечестно, ну кто так делает. Но теперь он был умный, так что они с Надей как следует прибрались в маминой квартире, Миша положил в рюкзак лэптоп, плавки, зубную щетку, пару футболок и запасные джинсы, и они отправились обживать Надину комнату Практически на пляже, — говорила она, — давно надо было тебя туда утащить, но у вас такая ванная, такая! И стиральная машина, а там нет, ужасно лень руками стирать, даже когда только купальник…

Ой, купальник, — виновато сказала Надя, когда они вышли на улицу, — Мишенька, я же купальник постирала, и теперь он висит у вас в ванной, твоей маме это вряд ли понравится, давай я вернусь, возьму, нет-нет, ты тут постой, ты же на лифте любишь кататься, а я пешком, бегом, быстро, да?