Вступление

   - Ой... очень много!

   Ветер, наслушавшись, взревел и снова принялся за бешеную работу. Лариса, жестом показывая - пей, пей чай, дождалась перерыва в грохоте:

   - Ты будь спокоен теперь. Григорьич тебе говорил о маяках, что должны быть везде? Просто так, башнями со светом.

   - Говорил.

   - Вот это главное для тебя сейчас, парень.

  

  Ветер чесал сухие травы, укладывал их плашмя, прижимая жесткой ладонью. А потом поднимал, растрепав, как бил по щекам, и наваливался на холмы всем ветреным телом. На макушке кургана стоять приходилось согнувшись, из глаз точилась слеза и лицо горело, немея от ветра. Но как уйти, если море вдалеке сверкает железной пластиной, полированной ветром, и мерно спешащие волны - будто заусенцы на металле. Цвет стали, серый сверкающий цвет, чуть перекрыт щетками растрепанных трав. Тонкие облака по светлому небу тянутся, рвутся, мажутся прозрачной ватой, чтобы лечь ровными полосами, как пряжа под гребнем.

   Витька стаскивал перчатки, подносил камеру к глазу, еле удерживая в быстро коченеющих руках, потом натягивал перчатки, неловко совал камеру за пазуху, но следом туда же, радостно ревя, толкался ветер, и приходилось тыкать фотоаппарат в широкий оттопыренный карман. Дыханием отогреть руки не получалось, тепло сразу улетало.

   Не жалел, что пошли. Проснувшись после беспокойной ночи, готовился поснимать Марфу и кухню, старое зеркало с безделушками, думал сонно, хорошо бы снять, чтоб контраст получился: за неподвижным уютом дома - гнутые в поклон ветру черные деревья.

   Но, завтракая, Лариса уточнила:

   - Сразу пойдем?

   - А-а, пойдем да? Ведь ветер...

   - Ну, что ж, ветер. Не жить теперь, что ли.

   И добавила, гладя Марфу:

   - Только выйдем пораньше, чтоб засветло вернуться.

  

   С холма им виден был "Эдем", стекла в широких окнах отсверкивали, будто перекрикиваясь, бился о причал старый водный велосипед, один, все остальное вытащено на берег, спрятано в дощатые высокие ангары. На флагштоке трепались черные шары штормового предупреждения.

   - Яков Иваныч там? - говорить было сложно, Лариса подалась к Витьке, прислушиваясь, а после махнула рукой, мол, неважно, потом. Показала вниз, в ложбину. Когда спустились, оставив ветер на холме, ответила, потуже завязывая пуховый платок:

   - Может там, а может вчера в ночь ушел на лов, сети снимать. Чтоб ему... Но не будет ничего ему, потому что он тут врос, понимаешь? За восемь лет в его "Эдеме" ни разу крышу не сорвало, ни одной лодки не унесло.

   В затишке Витька снова достал из кармана фотоаппарат.

   - Лариса, а вот тут встаньте, сбоку, где ветер начинается.

   Держа камеру обеими руками, снимал серую фигуру, что будто вырастала из склона холма, ходил, спотыкаясь, залезая сапогом в поросшую осокой жижу, видно недалеко родник сочится, махал рукой женщине - выше, на пару шагов, еще выше по склону!

   Она поднималась, останавливалась. Не делая напряженно-вопросительного лица, просто стояла, смотрела, то в сторону моря, то вниз, в балочку. И, наконец, схваченная за плечи верхним ветром, улыбнулась и стащила с головы платок. Ветер тут же растрепал косу, взметывая сумасшедшей короной русые пряди. И Витька, забыв о коченеющих пальцах, снимал и снимал - фигуру целиком, карабкаясь по склону, валился под самые ноги и снимал снизу, от широкого подбородка черно вырезанные ноздри и над ними суженные ветром глаза, а выше - сплошное месиво, живые змеи волос, что рвались улететь с головы.

   Запинаясь на рытвинах, обогнал, взобрался на самую верхушку, кричал повелительно, громко, громче ветра, заставляя женщину поднять лицо, вырезанное из степи и прижатое к фольговому фону дальнего моря. Волосы ее пластались по серой воде... И мерзлое солнце насквозь просвечивало глаза, сощуренные и настороженные. Древние...

   Скакнул по слезе солнечный зайчик, Лариса моргнула, засмеялась, не растягивая замерзших губ, и, потащив на голову платок, замотала кое-как, упихивая под край бьющиеся пряди. Накинула капюшон и крепко стянула шнурок под горлом.

   Витька покаянно скривился, извиняясь за приказной тон, увлекся, мол, но она только снова рассмеялась и пошла спускаться по склону, навстречу ветру и морю, домой. Он заспотыкался следом, останавливаясь, почти на каждом шагу снова таща из кармана камеру. Радуясь, что прихватил именно эту, небольшую и без наворотов.

  

   В жаркой кухне грел руки под пушистым Марфиным животом, слушая, как ветер за окном взревывает, дробно стуча в стекла мелкими обломанными веточками.

   - Лучше любой хозяйки, все слабое унесет, выметет, выкинет прочь, - напевно рассказывала хозяйка, уже заплетя косу и шоркая по плите закопченым чайником, - а нам что, мы в тепле, с чаем, с Марфой. И с красавицей твоей.

   Витька улыбался, говорил ерунду, спрашивал пустячное, радуясь отмерзшим губам и удачной прогулке. Доставал из-под кошки руку и оглаживал камеру, лежащую рядом с мисочкой. Лариса слушала, кивала, понимая его хмель.