Вступление

   Какой луны? Она ведь давно уже снялась с крыш и стояла сейчас на другой стороне, вон, в полуоткрытую дверь спальни видно, лежит голубой блик на углу старого серванта. Но свет был, как взгляд, что неотступно следит за движениями, за волосами, что становились пышнее и закручивались кольцами, за телом, сначала тонким, с узкими бедрами, а после, через минуту, незаметно перетекающим в другое женское тело: развернутые крепкие плечи, глубокая ложбинка на сильной спине. Чтоб после - размыть смуглоту, через яркий египетский загар, - к светлой коже, по которой прямые волосы цвета карамели и худенькие плечи...

   Закаменев, Витька лишь иногда успевал отмечать, искрами в пустой голове - Наташа, Лада, Ноа. Ноа? И снова Наташа, но уже другая, степнячка-воровка. И Лада...

   А потом она присела на стул, выпрямив спину, сложила руки на гладком столе и отвернулась. И Витька, через укол в сердце, увидел край щеки и короткий нос, он знал, на нем есть немного веснушек, а имя забыл, забыл, дурак, имя, а ведь и спать не мог! И волосы по спине от движения распахнулись в две стороны, легли толстыми пушистыми косками.

   Он, мокрый от напряжения - вспомнить! Вспомнить!! - открыл рот, протягивая руку, - удержать, пока не изменилась, не ушла снова туда, в прошлое, когда учителя и продленка, а он и спать не мог из-за нее, серьезной, с пухлыми губами, а потом подсмотрел, в школьном саду, в заброшенном сарайчике, куда подкрался на гогот и ее тихий плач... И несколько лет потом снова не спал, вскидывался ночами, от того, что не смог, не смог ее защитить! И уехала... А теперь даже имя забыл... Крикнуть хоть что-то Ноа, чтоб не менялась больше! Остановилась и позволила - вернуть и сделать, что не смог тогда, в проклятом шестом классе.

   Но женщина в лунном свете текла, как течет время, менялась. И в повороте, вместо круглой щеки, вдруг, затрещиной, крепкой и острой - черный рот на белом без крови лице и закрытые от этого мира глаза... Даша...

  - З-змея! - крикнул с ненавистью, и подавился, переглатывая пересохшим горлом.

   Открылись темные продолговатые глаза - уже не на лице Даши, потек, складываясь в улыбку, рот.

  - Ты выдержишшшь... Это – женское. Просто знания – о них. Нужны тебе.

   Он вскочил, рванулся. Память тут же метнулась из головы в ладони, рассказывая, как держал эту шею, давил, управлял, летел... Вниз летел...

   Позволил ладоням впереди себя, к ее шее, подгоняя ненавистью - к себе, и к ней, что вытаскивала из памяти самое-самое. И она подалась к нему, раскрываясь. Прижалась, позволяя и одновременно прилипая, срастаясь, утончая женское тело, покрытое ярким узором, вытягивая его. По животу, груди, пояснице. Задышала в такт, шоркнула головой по груди.

  Вернулась...

   Покачиваясь, Витька стоял посреди комнаты. И два света поддерживали его - голубой из двери спальни, что будто гладил по глазам, успокаивая "я здесь, я луна", и - медный, от которого пощипывало спину, - все слабее и слабее, по мере того, как терял он интерес заглядывать через окно в этот мир и уходил, уползал туда, в пещеры Витькиных снов.

   Поводя плечами, будто стряхивая налипшую паутину, Витька пошел к родному свету луны, в проем, к смятой постели, не оборачиваясь. Шел медленно, боялся упасть на ослабевших ногах. Руки держал на отлете, - не касаться рисунка, что растекся по коже.

   Лег. Вытянулся. Закрыл глаза. И тогда пришла одна мысль, из одного слова. Приказ. Заснуть! За-снуть!!

   Послушался.

 Чашка была дурацкая и удобная. На перламутровых толстеньких боках розовые и сиреневые кляксы. И неуместная среди переливов картинка - красные клубники с листочками. Как на детсадовском шкафчике.

   Витька вертел в руках, наклонял осторожно, следя, как подступает к самому краю темная горячая жидкость. Собирался с мыслями. А на листочке зелененьком, вон, даже жучок нарисован. Крошечный такой, сразу и не заметишь.

   - Я, Витя, жду...

   Вздохнул, поставил чашку на чистый стол, даже скатерка свежая, крахмальная. С пола все убрано, выметено, блестит он в зимнем солнце, умытый радостной влажностью. Поднял глаза.

   Дарья Вадимовна сидела напротив. Подкрашенные глаза и губы, уложенные тщательно волосы. Где-то там в них шпильки, работают, держа пышный начес. Одна все еще, наверное, валяется на камне двора. Только она и помнит, что было ночью.

   По смуглой шее в вырезе блузки блестит тонкая золотая цепочка. "Чепочка", вспомнил Витька дедово, когда тот, посмеиваясь, глядел, как наряжается бабка ехать "у город". И "кохта", что надевала бабка, тогда еще не старая женщина, была похожа на эту, что застегнута позолоченными турецкими пуговками на крупном теле Дарьи Вадимовны. "У город"... А городом был райцентр, два десятка домов, магазины, парк с чахлыми деревьями вокруг гранитного обелиска со звездой.

   Хозяйка поправила ворот, и Витька поспешно отвел глаза и стал смотреть на ее руки, держащие чашку. Поменьше, чем его с клубниками и - просто чашка.

   Прокашлялся.

   - Дарья Вадимовна... понимаете... Дело в том. В общем, пропали деньги у меня. Все. И паспорт тоже. И фотоаппарат. Может вы подождете, я свяжусь с Москвой, мне вышлют сразу же.