Через месяц – новое письмо к сыну. И опять разговор об учителе...
Спасибо, сынище, за мундштуки, очень хороши, особенно длинный! Рад я, что ты любишь своего учителя, а все же советую – больше думай сам! Читай, наблюдай, старайся понять, почему все вокруг тебя так, а не иначе, – нужно ли плохое, возможно ли лучшее и где на земле твое место.
Прошло несколько недель...
Ты бы, в свободное время, попробовал для себя писать, а не для учителя, самому себе рассказывать разные события. Это очень интересно. В твои годы я занимался уже этим, вел дневник, потому, может быть, и сделался писателем.
А писательство – хорошее дело, страшно интересное и полезное людям.
И снова о цветах, об умении видеть прекрасное, о богатстве человеческой души...
Мама пишет, что ты теперь собираешь цветы – чудесно! Это здоровое, приятное и очень умное дело. Тебе следует немножко познакомиться с ботаникой, – напиши сегодня же Пятницкому, чтобы он прислал тебе хорошую ботанику!
Когда ты познакомишься с этой наукой – цветы еще более интересны будут для тебя, ты увидишь, что это живые существа, поймешь, что жизнь – всюду вокруг тебя, и сам ты окружен ее ярким радостным потоком и ты – человек – самое лучшее, интересное и умное в этом бесконечном потоке жизни.
Чем глубже ты погрузишься в него, чем больше поймешь – тем богаче будет твоя душа – твой разум, – тогда ты увидишь себя как бы на вершине горы, с которой пред тобою развертывается прекрасная картина, и все в ней – твое.
А вот письмо к сыну, написанное Горьким в день своего рождения. Юмор переплетается с глубокими размышлениями.
Получил твои портреты, старая ты, ночная, курносая птица, – очень хороши портретики!
Спасибо, что снялся, и за поздравление спасибо.
Вот – стукнуло мне 40 лет – доживи-ка ты, да наделай столько доброго шума, как я, – и будешь молодец-воин! Не очень я собой доволен, а все же, по совести могу сказать, что обременял землю не зря, недаром. Очень хочу, чтоб и ты так же пожил, дорогой мой дружище и сынище! Мы с тобой люди хорошей страны, и надо ее горячо любить, хорошо знать.
Завтра я именинник, с чем тебя и поздравляю, коли хочешь. Усы у меня выросли по полуаршину ус и стали красные, и нос тоже красный, как морковь, – вот увидишь!..
Послал бы тебе солнце, да боюсь взять его руками – обожжешь пальцы. Потом неловко, итальянцы обидятся: вот, скажут, мы его приютили, а он у нас солнце стащил! Экой озорник.
А послать тебе хочется все хорошее, что есть на земле и вообще на свете, – очень я люблю тебя.
В двенадцать лет Максим опять побывал на Капри. Ему было радостно и грустно. Радостно оттого, что вновь встретился с отцом, а грустно оттого, что знал: встреча будет недолгой...
Дорогой мой,
это хорошо, что тебя интересует воздухоплавание, а не воздушных замков построение, но я тебе скажу: воздушные замки тоже хорошая штука, когда их строишь.
Живи, мальчуган, интересуясь всем, все и будет интересно. Жизнь пойдет стремглав, и не увидишь, как станешь сед, хром на обе ноги, плешив и т. д.
К тринадцати годам Максим почувствовал тягу к технике.
Дорогой мой дирижабельщик и планёрщик!
Прочитал я твое воздухоплавательное письмо и подумал: приеду я в Париж, выйдет навстречу мне сын мой, одна нога у него деревянная, рука на перевязи, нос – вывихнут, ухо отсечено пропеллером, вместо ребер – вставлены косточки от мамина корсета – вообще весь человек растерялся в воздухе, а на земле совсем немножко осталось!
Смешно, но – не утешительно, ибо цельный человек всегда лучше изломанного, право же!
Я очень просил бы тебя: изобретай, но не летай или – летай, да не падай.
Вообще говоря – воздухоплавание – чудесная вещь, однако, когда собственноручный сын воздухоплавать собирается – жутко!
Дружище мой, – если тебя дело это увлекает, если ты хочешь заняться им серьезно – прежде всего учись! Надо знать физику, механику, математику, познакомься с премудростями этими, выстрой аппарат своей системы и – летим в Японию...
А пока – будь осторожен и не прыгай с крыш, хотя бы и в сопровождении планера. Береги нос, эту выдающуюся черту лица.
Будь здоров и люби свою мамашку, она превосходный человек, скажу тебе по секрету.
И далее все о том же.