Встретимся в раю

– Я только хочу сказать, что между домохозяйкой и человеком, который хватал тебя за горло в первый вечер в Тьёме, лежит пропасть. И я просто хотел посмотреть, что находится в этом пространстве, вакууме, бреши.

Милла откручивает пробку бутылки и пьет.

– А ты знаешь, что это я прошу Йоакима о таком? – Она ставит бутылку на стол и берет булочку. – Если бы выбирал он, мы бы делали это в миссионерской позе с выключенным светом, – смеется она и проводит пальцем по губам. – Ты считаешь это странным?

– Нет.

– А ты как этим занимаешься? С женщиной. – Она снова улыбается, окидывая меня взглядом. – Как тебе нравится?

– Я импотент.

– Уверен? – дразнит она.

– Вполне.

– Давно был последний раз?

– Когда Иисус лежал на соломе в яслях.

– Почему?

– Потому что, – отвечаю я и меняю позу, когда Милла наклоняется ближе.

– Что? – она смеется и осторожно кладет руку мне на бедро. – Я доставляю тебе неудобство, дискомфорт?

– Мне всегда дискомфортно.

– Нет, – говорит она, слегка сжимая мышцу моего бедра. – Врешь.

Я собираюсь что-то сказать, когда из спальни выходит Йоаким. Он переоделся и в одной руке держит чемодан.

– Я еду в Тьёме, – говорит он, останавливаясь перед нами.

– Разве ты не сходишь поесть с нами? – спрашивает Милла, не убирая руки с моего бедра.

– Нет, – отвечает он угрюмо. – Я хочу домой.

– Йоаким, – начинаю я и встаю, так что Милле приходится отпустить меня. – Слушай, я не хотел обидеть тебя. – Я протягиваю руку. – Извини, друг. Ладно?

Йоаким смотрит на руку и наконец пожимает ее.

– Ладно, – говорит он и слегка облегченно выдыхает.

– Ты позвонишь? – Милла встает и смотрит на Йоакима, отпивая «Фаррис».

– Что?

– Когда доберешься. На виллу.

– Да, да… я…

– Супер. – Милла идет к холодильнику и убирает воду. – Не забудь полить цветы. В прошлый раз, когда меня не было, ты забыл.

Йоаким награждает меня холодным взглядом, берет чемодан и уходит.

Глава 37

Мы с Миллой приезжаем в ресторан с ярким освещением и жесткими скользкими стульями недалеко от ее квартиры. Пока мы сидим друг напротив друга и пьем пиво в ожидании еды, мне приходит в голову, что не исследовательское дело явилось настоящей причиной, по которой я согласился на встречу с Миллой, когда Ульф впервые назвал ее имя. И не угрозы, что мне придется делать стеариновые свечи на заводе по направлению НАВ. Причиной было желание поменять привычный порядок вещей, покончить с безвременьем, с вакуумом, в который я заключен. Это желание не унял бы никакой психотерапевтический разбор моего состояния и никакие горы «Ципралекса».

– Кто ты на самом деле, Торкильд? – Милла заказывает еще пива. – Кто ты, в свободное время от беготни за писателями-детективистами и исправления старых ошибок?

– Я сижу в своей квартирке и грежу обо всем, чего не случится, – отвечаю я и трогаю щеку. – Каждый день – праздник.

– Ты всегда такой циник? – смеется Милла, поднеся запотевшую бутылку к губам. Ее взгляд приобрел слегка замутненный блеск, который ее красит. Черты лица смягчились, и она стала привлекательной, но не в сексуальном смысле.

– На последней встрече отец назвал меня саркастичным циником, – говорю я, когда приходит официант с едой. Милла заказала салат. Я – рыбу, хоть не выношу и мысли о твердой пище. Разговор не течет, как хотелось бы, но мы все же стараемся. Надо найти тему для беседы, не связанную с мертвыми или пропавшими людьми. Мы останавливаемся на следующем отличном варианте: семья и прошлое.

– Когда это было?

– Двадцать семь лет назад.

– Значит, он был прав.

– Да. – Я ковыряю рыбу, отделяю мякоть от костей и макаю в соус, пытаясь спрятать ее между ломтиком лимона и листьями салата. – Один-единственный раз. Ни в чем другом он прав не был.

– Он жив?

– Думаю, да. У себя в Исландии он морской биолог и активный защитник окружающей среды.

– Иногда бывало, – она нанизывает листья салата на вилку и отправляет в рот, жует и глотает, запивая пивом, – я не осмеливалась даже войти туда. Слышала, как она хнычет или плачет в своей кроватке с решеткой, но была не в силах заставить себя встать с дивана. Одна только мысль, что нужно взять ее на руки и прижать к себе, наполняла меня страхом и отвращением. Я ненавидела себя за то, что испытываю такие чувства, и в то же время до смерти боялась, что увижу в ней его или почувствую его запах, когда прижму ее к себе. Иногда я сидела на полу и изучала каждое ее малейшее движение, выражение лица, пока она играла в своем собственном мирке, только чтобы узнать в них свои черты, а не его.

– Думаю, ты правильно поступила тогда, – говорю я и кладу приборы на стол.

– А теперь? – В ее голосе появилась нотка, приглушающая слова, делающая их хрупкими.

– Ты снова поступаешь правильно, Милла. – повторяю я.

– Спасибо. – Она вздыхает и возвращается к еде.

– Что сказал Йоаким, когда ты рассказала ему, что хочешь попытаться найти ее?