Радовский поднял руки. Нужно было улыбнуться. Для полной картины. Он видел, как сдавались красноармейцы. Подходили к немецким окопам, выходили из лесу к немецким колоннам с высоко поднятыми руками и жалкими улыбками на лице. Примерно то же нужно было изобразить и ему теперь. Но он увидел жалкую, замызганную физиономию немца, выглядывавшего из-за бруствера, и вдруг подумал: и с этими я пришел, чтобы вернуть себе свое Отечество?..
– Солдаты! – крикнул он по-немецки. – Я – офицер вермахта! Отдел Один-Ц! Прошу доставить меня в ближайший штаб!
В пулеметном окопе с минуту длилось молчание. Потом замызганная физиономия исчезла. Послышались голоса:
– Вернер, там какой-то придурок пришел.
– Гони его в шею.
– С русской стороны. И несет какую-то чушь.
– Мы никого оттуда не ждем. Разведка сегодня не уходила. Пусть идет назад, к своим.
– Он говорит, что из наших. Из отдела Один-Ц. Какая-нибудь важная шишка. Ну его к черту, Вернер. И по-немецки чешет почти без акцента.
– А акцент какой? Русский?
– Да черт его разберет! Все немцы говорят по-разному. Акцент вроде бы не русский.
– Опять напился кто-нибудь из этих силезцев и бродит по болоту.
Высунулись две головы.
– Брось оружие и подойди на десять шагов! – скомандовал Вернер.
– У меня нет оружия. Прошу немедленно выполнить то, о чем я вам заявил. И еще: советую зафиксировать точное время выхода к вашему окопу.
Выдержка и самообладание тут же вернулись к Радовскому, и он смотрел на окоп и сидевших в нем пехотинцев с хладнокровием солдата, знающего все, что здесь может произойти не только по опыту этой войны, а по опыту всех войн, которые пережило человечество. И немцы это почувствовали. Солдаты всегда чувствуют сильного. С первой же минуты. Радовский не раз наблюдал, как в траншее, когда новоприбывшие встречаются с местными, кто-нибудь из стариков вдруг протягивал незнакомому человеку щепоть табаку или сигарету. Они обменивались двумя-тремя фразами, и уже не слышали голоса других. Русские воевали уже третий год. Немцы – пятый. Им было о чем поговорить друг с другом, не расстегивавшим ремней с начала боев, отдыхавшим лишь в госпиталях. Им было за что презирать тех, кто долго отсиживался в тылу и появлялся в окопах только для того, чтобы пополнить нужной формулировкой свои анкетные данные и получить на грудь еще один Железный крест или Красное Знамя.
Сколько лет воевал он, Радовский уже не помнил. Но сидевшие в окопе сразу почувствовали, что – много. Быть может, казалось им, с Польской кампании. Или с Франции. А может, воевал еще во время Великой войны. Только неизвестно, на чьей стороне. Хотя теперь это неважно. Многие иваны, которые еще вчера стреляли в них с той стороны, сегодня исправно служат во вспомогательных частях. Несут охрану тыла, мостов, складов. Обеспечивают подвоз. Правда, им нельзя доверять оружие. Так решил фюрер. А фюреру они все еще верили. Не потому, что он говорил им правду, а потому что у них не было другого выхода.
Радовский не остановился на той черте, в десяти метрах, которые определил для него первый номер пулеметного расчета. Он продолжал идти прямо на окоп, опустив руки и глядя на опешивших солдат. И тогда один из пулеметчиков, тот, которого звали Вернером, дал короткую очередь поверх головы идущего и остановил его. Остановил в пяти шагах от бруствера. Он тоже воевал уже пятый год и имел право на эту очередь.
Проверка длилась почти месяц. И все эти дни и недели Радовский жил в прифронтовом Витебске, в обшарпанной гостинице и пил. Вначале коньяк. Потому что его вдруг навестил Вадим Зимин. Потом, когда Зимин уехал и кончились запасы французского и греческого коньяка, он покупал бренди и ром у местных контрабандистов, как он называл торговцев спиртным, пронырливых и учтивых юнцов призывного возраста и с повадками трактирных половых, то ли поляков, то ли евреев. Но однажды, во хмелю, он обронил какое-то неосторожное слово по поводу их семитской внешности, и контрабандисты, исправно снабжавшие его благородными, хоть и жутко дорогими напитками, исчезли. И к концу месяца с тем же ожесточением Радовский пил злую самогонку. И, пряча в пахнущую хлоркой подушку мокрые щеки, исступленно шептал:
Проверка окончилась накануне католического Рождества. Немцы готовились к своему празднику. А после Рождества его отозвали в штаб группы армий. Потом направили в Берлин. Там он снова встретился с Зиминым. Теперь инициатором встречи был Радовский.
– А не махнуть ли нам в Париж, дружище! – однажды, проснувшись в мучительном похмелье, предложил Зимин. – Пока здесь относительно спокойно и партизаны не стреляют по окнам проходящих поездов. Гулять так гулять!