Встречный бой штрафников

После драки на днепровском плацдарме старший лейтенант Нелюбин около месяца провалялся в армейском госпитале. В глубоком, по его представлениям, тылу, километров за сто от фронта. В тишине, в тепле, в женской заботе и холе. Чего еще может желать солдатская душа, насквозь пропахшая сырым вонючим окопом?

Оказывается, может. Именно здесь, когда Кондратий Герасимович наконец освободился от забот о своих солдатах, от каждодневных докладов взводных командиров, от опасности, которая могла прилететь в любое мгновение с той стороны, из-за кольев с колючей проволокой, он снова затосковал о доме. Раны уже подживали, затянулись, и свежие рубцы, еще не загрубевшие, младенчески-нежные, зудели, будто искусанные платяными вшами места. Но его пока не выписывали, держали по категории выздоравливающих. Год назад с такими ранами он уже хромал бы в свою роту. В родные Нелюбичи на реку Острик Кондратий Герасимович тоже не попал. Уже выстроился в голове план, как побывать дома, заглянуть на часок-другой, хоть словом перемолвиться да повидать своих родных, уже договорился с водителем полуторки, который каждую неделю мотался по Варшавке в дальние колхозы за картошкой и фуражом для лошадей, уже выкурил с ним несколько пачек папирос в счет будущей услуги, но тут пришел приказ из штаба армии, согласно которому в госпитале срочно собрали комиссию и провели жесткое переосвидетельствование выздоравливающих. Кондратий Герасимович попал в первую же группу офицеров, направленных в распоряжение штабов своих дивизий. В самый последний день перед отправкой на его имя пришел ответ на запрос, который Нелюбин сделал через начальника госпиталя по месту жительства. Из военкомата коротко сообщили, что деревня Нелюбичи уничтожена фашистскими оккупантами во время их отступления летом – осенью 1943 года, что никакими сведениями о его семье военкомат не располагает.

– Затаскивай, затаскивай их сюда! – командовал Нелюбин, наблюдая за тем, как двое его санитаров подхватили корректировщика и его напарника и бегом волокут по стерне к лесу.

Когда Иванка столкнули через бруствер в траншею, когда Кондратий Герасимович удостоверился, что тот жив и даже не ранен, он вздохнул с облегчением и, пряча за пазуху бинокль, сказал комбату:

– Ну, Андрей Ильич, вот и закончили мы атаку. Проку большого не вижу. Но, ектыть, страху, кажись, нагнали порядочно. Если немцы приняли нас всерьез, то усилят опорный пункт чем-нибудь навроде «ишаков» или парочкой штурмовых орудий. И тогда покоя нам не будет. Потому как ему надо будет их сперва пристрелять, а потом парой-тройкой снарядов реагировать на каждое наше шевеление. – И он почесал зудевшие шрамы на груди.

– Покоем, Кондратий Герасимович, насладимся после войны. – Капитан Солодовников закурил. Курил он с облегчением, пуская дым через ноздри и щуря глаза.

– После войны? – рассеянно переспросил Нелюбин.

– Да.

– А ведь такое время когда-нибудь действительно наступит.

– Что, трудно представить? Просто мы отвыкли от нормальной жизни. – Комбат выпустил через ноздри табачные струи и сказал: – Вчера мои разведчики приволокли «языка». В ранце нашли неотправленное письмо. Солдат совсем молоденький, вроде твоего крестника из полковой разведки. Письмо перевели.

– И что он, этот ганс, домой пишет?

– А то, что и мы. Там, между прочим, были и твои слова.

– Какие мои слова?

– Которые ты только что произнес, о том, рано или поздно, а такое время наступит, когда мы вернемся с войны.

– Ты думаешь, наступит?

Солодовников ответил не сразу, но утвердительно:

– Наступит.

Нелюбин выглянул в поле, посмотрел на Дебрики и покачал головой:

– У нас в деревне бондарь был. Данила. Мужик смирный, тверезый. А баба у него – злющая! Жили они бедновато, с хлеба на квас, что называется. Девок – полон двор. Дочери. Бывало, две лавки углом в горнице сдвинут, сядут – и младшим места не хватает. И два раза в году баба его, Данилиха, приносила ему из сельпа по четверточке зеленой. На Покров и на Пасху. И Данила выпивал. Выпьет ту крохотку, закусит огурцом и – к нам, на улицу. А мужики уже – хор-рошие! Данила бы тоже выпил, а – не на что. В складчине участвовать нечем. И все, бывало, говорил: когда-нибудь, мол, и я напьюсь. Так и помер. Никто его ни разу пьяным не видел.

– Хорошая у него была мечта. – Комбат вздохнул. – Все войны когда-нибудь кончаются. – Он снова затянулся, пустил дым через ноздри, так что казалось, что на нем задымилась то ли шинель, то ли шапка. – И возможно, это самое отвратительное, что ждет нас впереди.

– Нет, Андрей Ильич, тут я с тобой не согласен. Впереди нас ждет победа.

– Черта с два она нас ждет. За нее мы еще не один состав батальона положим. Ну что задумался, Кондратий Герасимович? Пойдем-ка выпьем. А? Хвать его в душу! Все остальные песни – печальные. Вот доложу сейчас хозяину, как прошла атака, и посидим у тебя на НП. Не против?

– Да я всегда такому гостю рад!