Встречное движение

— Благодарю, — и… ни слова лишнего… скромная такая мышка в вечном серо-зеленом платьице, с тщательно подобранной прической, скрывавшей прореженность волос; остроносые плоскодонные туфли, некоторая косолапость, сбившийся шов чулок дополняли внешность, к которой само прилипало определение — «неброская»…

Но почему-то, почему-то мне хотелось нарушить это равновесие и то ли подарить Золушке недолгую любовь принца, то ли смутить и удалиться… И при этом нисколько не желая ей зла…

А может быть, мне просто жаль было не реализовать пришедшую в голову идею — едва ли не ежедневно я приносил печатать стихи, в которых объяснялся в любви особе, по всем приметам ей знакомой, — она должна была понять, узнать, смутиться…

— Благодарю, — все так же говорила она, принимая деньги и вручая мне четыре экземпляра на финской.

Задетый, я стал еще более откровенно живописать свою страсть, пеняя на глухоту моей возлюбленной, — она же была по-прежнему легка, дружественна, мила… Еще немного, и мне пришлось бы объясняться ей в любви, но, к счастью для моей репутации, я нашел другой путь: как-то спросил, нравятся ли ей стихи, которые она печатает.

— Да, очень, — улыбнулась она.

— Хотите, я вам подарю на память?

И тут впервые она смутилась — на свет Божий из ящика письменного стола явились пятые экземпляры всех, всех(!) моих стихов… Пришел черед смутиться мне — я молча надписал те, что были обращены к ней, остальные только подписал и удалился.

Что делать? Прервать, отвергнув признание? Продолжить? Но зачем, когда получен результат, превзошедший все ожидания? Или… продолжить, сведя постепенно на нет?

За один вечер я написал три стихотворения, относящихся к жанру пейзажной лирики, принес их на факультет, и, сохраняя прежний трепетный вид, вручил Гретте; она посмотрела на часы, обещала к концу дня напечатать…

Неужели, прочитав, не догадается не печатать? А если напечатает, как мне смотреть ей в глаза или… оскорбить расплатой?

…Вечером я не пришел… днем… заглянул на минутку… будто на бегу… Она протянула мне экземпляры и черновик… Я замялся, несколько раз сказал: — Спасибо, спасибо, большое спасибо…

— Второе на одной не уместилось, — сказала она, — вышло четыре страницы — сорок копеек…

Я побагровел, отсчитал мелочь…

— Благодарю, — сказала она…

Больше я ей стихов не давал и вообще не писал… После работы мы иногда гуляли, я провожал ее то на трамвай, то на автобус — попытки проводить до дому или отвезти на такси мягко пресекались.

Как-то зимой, на Ленинских горах, мы лезли по круче, скользили, держались за руку… Остановились передохнуть — тут я притянул ее к себе, поцеловал. Она незамедлительно ответила сразу несколькими поцелуями — стало ясно, что это дружба…

Тем лучше, тем лучше… ведь она к тому же старше меня на целых четыре года…

А Нина Тверская на все шесть — однажды, когда я, засидевшись, остался ночевать у Тверских, она постелила мне тонкое белье, разгладила руками каждую складочку, каждую морщинку (как в казарме?!), а когда я лег, пришла, села рядом, гладила по голове, молчала…

…После нашего зимнего «восхождения» Гретта заболела, и я, чувствуя себя виновником случившегося, решил нарушить никогда не данный обет и навестить ее дома; я мало знал о ней, вернее, почти ничего. Ну, не замужем, ну, живет с мамой, окна выходят на кладбище, там похоронен дедушка, дом без лифта, пятый этаж… пожалуй, все… Купив цветы и лимоны, я подглядел в отделе кадров адрес и отправился на том самом автобусе, на который до того лишь провожал.

Открыла мне мать Гретты, тоже вроде бы мышь, только яркая — белая мужская расстегнутая рубашка, цветастая юбка, смоляные, скрепленные лентой волосы, злые губы, темные усики замечательно сочетались с быстрой, темпераментной речью…

— О-о-о! — закричала она, едва я спросил о здоровье Гретты. — Давайте же скорее цветы… они и так замерзли…

…В комнате на диване, перевязанная цыганской какой-то шалью, с носом, распухшим и красным от насморка, сидела Гретта и смотрела телевизор; рядом полулежал мужчина лет тридцати с порочным, изнеженным лицом и телом атлета — он курил ментоловую сигаретку, издевательски комментировал происходившее на экране…

Гретта удивленно и смущенно протянула мне руку…

— О, какие ледышки, — сказала она, — вы-то хоть не простудитесь!

И тут же представила меня мужчине: его фамилия была мне знакома по сенсационным публикациям о цирке, и я, прикинув, понял, что он только выглядит на тридцать, а на самом деле наверняка ровесник матери Гретты…

— И конечно же, ее любовник, — успокоил я себя.

— Смотри, смотри… еще одна бездарь, — ничуть не смущаясь моим присутствием, он шлепнул Гретту по спине, показал на экран.

— Если тебе не нравится, давай выключим, — предложила Гретта.

Она была с ним на «ты»?!

— Зачем? — изумился он. — Бездари — лучший в мире стриптиз!