Встречное движение

Второй тост был за маму. Шли целоваться, лишь Сарычев никогда этого не делал — он был настоящим мужчиной, сдержанным в проявлениях эмоций.

Уже в постели я слышал, как звали Дуню; отправлялся за ней Иваша и приводил смущенную, утирающую пот с шеи, где, точно корни дерева, переплетались синие до черноты, выпуклые вены… или артерии… или вены с артериями…

В тех редких случаях, когда мне удавалось растянуть мои десять минут, я выпивал за нее фужер теплого, дабы не заболеть ангиной, «Дюшеса»…

В эти воскресные дни я никогда не засыпал вовремя. Там, за волшебными дверями, происходил сказочный спектакль, и по доносившимся до меня звукам я почти безошибочно рисовал картину во всех деталях. Смех — это папа сказал очередное «мо», он был прирожденным остряком, душой компании, мудрецом своего круга; тишина — это говорит Иваша, и неизвестно, когда он закончил свое сообщение, потому что принято было после его слов некоторое время помолчать, как бы подчеркивая важность услышанного; бурный всплеск эмоций — это вступали в дело Верочка, Миля и мама. И Верочка, и Миля недолюбливали Гапу, и она не смела встревать в их разговор.

Миля Чеховская была дочерью одного из известнейших ученых, славы русской науки. Все свое детство она просидела на великих коленях и, выйдя замуж по любви за сварливого врача с малоприятной специализацией, не могла забыть своего прошлого. Мужа она уважала, его друзей терпела, а Гапу всей душой презирала. Если Иваша, добрый, славный малый, слыл государственным деятелем и хотя бы по положению мог принадлежать к высшему кругу, то Гапа, когдатошняя секретарша Иваши, а теперь домохозяйка при двух домработницах, оставалась белой вороной, да еще с широко разинутым клювом, пожиравшим все, что видел глаз…

И Миля, и Верочка при встречах целовались с Гапой, улыбались, однако никогда не обращались к ней ни с чем, кроме как: «Передайте, пожалуйста, салат (соус, соль, хлеб…)».

Если Гапа встревала в разговор, ее выслушивали внимательно, даже с интересом: «она еще и говорит?!», но уже в следующее мгновенье продолжали свою беседу, словно после паузы. Думаю, Гапа не могла не замечать этого — косвенным ответом высокомерным приятельницам служили контральтовые, на нижней октаве, вставные монологи Гапы, повествующие о трофейном фильме, который они с Ивашей видели в просмотровом зале, таившемся за стенкой от общедоступного «Стереокино»; о ночном до утра ужине; о шутке, вскользь брошенной при случайной встрече на Ливадийском терренкуре Львом Захаровичем, правда, не им с Ивашей, но при них, Андрею Андреевичу и Лазарю Моисеевичу… (имена без фамилий — привилегия посвященных), и, наконец, о предстоящем Новогоднем бале в Кремле, участие в котором исключало желанный вечер в складчину с добрыми друзьями за этим самым столом…

— А вы не собираетесь вырубить вишневый сад? — не сдержавшись, спросила Миля, когда однажды Гапа завела разговор о том, что им предлагают государственную дачу.

Если бы Гапа не поняла, она ответила бы, что на даче нет вишневого сада, но она лишь улыбнулась:

— Мы собираемся сажать вишни, я это умею, ведь я от земли!.. «Я от земли» — она не сказала «мы», — только теперь я понимаю, что, не всегда осознавая, уже в то время учились стыдиться своих корней, нарождалось новое дворянство, и, гордясь положением мужа, Гапа отделяла его от себя, приподымала над собой и жертвенно приближала к тем, кому все далось не по труду — по праву!

Боже мой, как все быстро… еще ковыляют по улице Грановского дедушки, косой оскопившие дворянство, а их внуки, уже не ограничиваясь, как прежде, намеками, властно лгут, что они по происхождению «из бывших»…

Дворовые, «пся крев», примеряют в отсутствие хозяев барские одежды, пируют за чужим столом, да только проливают, только бьют… А может, сама природа, не терпящая пустот, заполняет ступеньки в постоянной своей иерархии теми, кто, став на задние лапы, сучит передними?!

— Вот ведь славно, — обращаясь к Миле, подала голос Верочка, — а я в детстве видела, как бабы варят варенье в больших таких тазах… даже пенку отведывала… во-от…

И она туда же: исправляя оплошность Мили, снизошедшей до прямого обращения к Гапе, Верочка возвращала все своим местам: Гапу — третьему лицу, себя — Миле; ужели и ей мерещилось какое-то, индивидуальными чертами отмеченное прошлое, предшествовавшее детству?

Впрочем, что она знала о себе, что мы о ней?

…При Сарычеве Верочка была тихоней, без него мы ее не видели, какая она была до встречи с ним, он и сам не знал.

Ему только что стукнуло сорок шесть, Верочке — двадцать три! Год назад он без защиты стал доктором наук, она — окончила институт. Верочку, как говорили между собой мои родители, он ВЗЯЛ! Увидел на улице, пошел следом, у входа в кафе-мороженое догнал, что-то сказал, спросил, с собой ли паспорт, и уже не отпустил. Сам позвонил ее родителям, сообщил, что их дочь в безопасности, но не в гос, и они могут не волноваться — при этом ни ей, ни им не объяснил, кто он и зачем ему она.