Встреча выпускников

Она вновь взяла письмо. Это была настоящая мольба  посетить встречу выпускников Шрусбери — мольба, которую было трудно игнорировать. Подруга, которую она не видела с институтских лет, уже замужняя и отдалившаяся, теперь заболела и очень хотела увидеться с Харриет ещё раз перед отъездом за рубеж для сложной и опасной операции. Мэри Стоукс, такая прекрасная и изящная в роли мисс Пэтти[6] в постановке на втором курсе, такая очаровательная и обладающая совершенными манерами, являвшаяся центром общественной жизни их курса. Казалось странным, что она могла испытывать привязанность к Харриет Вейн, грубоватой, застенчивой и весьма малопопулярной. Мэри была ведущей, а Харриет — ведомой, когда они плыли на плоскодонке вверх по реке Шер, с земляникой и термосами, когда они поднимались на башню Магдален первого мая перед восходом солнца и чувствовали, что башня раскачивается под ними вместе с колоколами, когда они сидели поздно вечером у огня с кофе и имбирной коврижкой, — и всегда Мэри брала инициативу на себя во всех долгих дискуссиях о любви и искусстве, религии и гражданском обществе. Мэри, как говорили все её друзья, была предназначена быть первой, и только скучные, непостижимые доны не были удивлены, когда в списках против имени Харриет стояло первое место, а против имени Мэри — второе. С тех пор Мэри вышла замуж, и о ней почти ничего не было слышно, за исключением того, что она продолжала навещать колледж с нездоровой настойчивостью, никогда не пропуская встречи старых студентов или торжественный вечер выпускников. А Харриет оборвала все старые связи, нарушила половину заповедей, изваляла свою репутацию в грязи и стала зарабатывать деньги, имела у своих ног ног богатого и забавного лорда Уимзи, готового жениться на ней, если только она согласится, и была полна энергии, горечи и массы сомнительных преимуществ, сопутствующих известности. Казалось, Прометей и Эпиметей поменялись местами, но одному достался ящик с проблемами, а другому — голая скала и орёл, и никогда, казалось Харриет, не могли они встретится вновь в какой-нибудь точке пересечения.[7]

— Ну и ради Бога! — сказала Харриет. — Не буду трусихой. Поеду, и пусть всё будет проклято. Ничто не может причинить мне большую боль, чем мне уже причинили. И какое это, в конце концов, имеет значение?

Она заполнила бланк приглашения, написала адрес, резким движением запечатала конверт и быстро сбежала вниз, чтобы бросить его в почтовый ящик прежде, чем передумает.

Она медленно вернулась через сквер, поднялась по каменным ступенькам в стиле Адамов[8] в свою квартиру и, после бесплодных поисков в шкафу, вышла и вновь медленно поднялась на площадку в верхней части дома. Она вытащила древний дорожный чемодан, отперла его и откинула назад крышку. Спёртый, холодный запах. Книги. Одежда, которой не пользуются. Старая обувь. Старые рукописи. Полинявший галстук, который принадлежал её умершему любовнику — как ужасно, что эти вещи всё ещё где-то существуют. Она зарылась в основание груды и вытащила на пыльный солнечный свет толстый чёрный свёрток. Мантия, надетая только один раз при получении степени магистра, ничуть не пострадала от своего долгого уединения: жёсткие сгибы свободно распрямились, оставив едва заметную складку. Вызывающе светился тёмно-красный шелк капюшона. Только плоская шапочка немного пострадала от моли. Когда она выбивала пыль, черепаховая бабочка, пробуждённая от спячки откинутой крышкой чемодана, затрепетала на фоне яркого окна, где была поймана паутиной.